Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Речь идет не о конформизме, а о некотором сдвиге в работе, связанном с внешними веяниями. Так, например, определенный социологический «акцент» имела работа аспирантского семинария Б. А. Ларина по собиранию и изучению диалектов города, т. е. языка отдельных социальных групп [114] 2 ноября 1926 г. на Секции художественной речи Б. А. Ларин сделал доклад «Проблемы лингвистического изучения города» (Распределение заседаний и докладов ГИИИ с 31 октября по 6 ноября 1926 г. // ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 10, л. 88; К лингвистической характеристике города (Несколько предпосылок) // Поэтика: Сб. статей. Вып. 4. Л.: Academia, 1928. С. 152). До Ларина в Словесном разряде проблемой связи языка и общества занимался Л. П. Якубинский; в ранних отчетах Шмита он назван Председателем Комиссии по социологии языка (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 8, л. 19). . Значимым представляется вообще перенос центра тяжести из области теоретического изучения материала в область его собирания. В этой связи характерно постепенное разрастание и увеличение объема работ Сектора фольклора и фольклористики, который безболезненно и активно работал в стенах Института даже в тот период, когда остальные отделы были уже «раскассированы» [115] См. папку с протоколами заседаний, где сохранились тезисы докладов и стенограммы обсуждений (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 32). Обзор этих архивных материалов содержится в посвященной последним трем годам работы Сектора художественного фольклора статье: Иванова Т. Г. Фольклористика в Государственном институте истории искусств в 1920-е гг. // Русский фольклор: Материалы и исследования. СПб.: Наука, 2004. С. 48–66 (статья вошла в кн.: Иванова Т. Г. История русской фольклористики XX века. 1900 — первая половина 1941 гг. СПб.: Дмитрий Буланин, 2009. С. 285–304, 319–321). . Вышестоящими инстанциями приветствовались и этнографические экспедиции. 1 сентября 1925 года на заседании Правления Института шестым пунктом слушали доклад Ф. И. Шмита о необходимости реализовать постановление Главнауки об изучении русского Севера [116] См. протокол этого заседания (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 11, л. 93–94). Судя по институтским документам, Главнаукой субсидировались эти экспедиции ежегодно с 1926 по 1929 год; в них принимали участие сотрудники всех отделов Института. См. также в Постановлении Научно-художественной секции ГУСа от 9 декабря 1926 г. пункт о том, что «экспедиция в Заонежье, <���…> по-видимому, дала ценные результаты и для литературоведения» (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 12, л. 93; то же: ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 23, л. 108); см. также «Постановление Совнаркома РСФСР по докладу Народного комиссариата просвещения „О состоянии и задачах научно-исследовательских учреждений Наркомпроса РСФСР“» (1927), где особо подчеркивалось «значение научных экспедиций на территории РСФСР» (Организация советской науки в 1926–1932 гг. С. 11). .

Экспедиционная и собирательская работа стала практиковаться и в других отделах: в ТЕО шел учет и собирание материалов современного провинциального театра, а также афиш, плакатов, стенгазет и материалов массовых празднеств, в МУЗО собирали и издавали материалы по национальной народной музыке и песне, в ИЗО началось изучение народных промыслов. Этот уклон проецируется на общую партийную установку — поддерживать и развивать народное искусство, и особенно крестьянства и нацменьшинств [117] Ср. предпринятую Жирмунским в этом же 1926 году экспедицию в места проживания немецких колонистов для собирания и изучения их фольклора и диалекта. Заметим, что председатель Словесного разряда вполне отдавал себе отчет в конъюнктурной составляющей занятий фольклором. 28 июня 1927 г. в письме из Германии Б. В. Казанскому (секретарю разряда) он просил обратить особое внимание на подготовку книги В. Я. Проппа «Морфология сказки»: «Книга очень хорошая — основанная на совершенно блестящей идее (классификация сюжетов по функциям действующих лиц): в сказочной комиссии С. Ф. Ольденбурга и у нас в фольклорной комиссии автор имел большой успех. <���…> Для нас чрезвычайно важно напечатать в серии книгу по фольклору: это — завоевание новой очень современной области, с другой стороны расширяет и увеличивает авторитет серии. Книга, разумеется, будет иметь большое распространение, в виду широкого развития в СССР фольклорно-краеведческих работ » (РО РНБ, ф. 1393, ед. хр. 599, л. 20–20 об., курсив наш. — К. К. ). .

В этом ключе трактовалось наркомпросовскими чиновниками Постановление ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы», с которой связывается краткий спад партийного прессинга на гуманитарную сферу [118] В исторических исследованиях последнего времени отмечалось, что 1926 год был «очень коротким периодом либеральной политики большевиков» по отношению к «деятельности гуманитарных (в целом) направлений, течений и организаций» (см.: Земцовский И. 1926 год // Имена. События. Школы: Страницы художественной жизни 1920-х годов. Вып. 1. СПб.: РИИИ, 2007. С. 152). . Поставленный в нем «вопрос о том, как ужиться с крестьянством, <���…> не вытравляя из их творчества крестьянских литературно-художественных образов», и требование бережного отношения к «попутчикам» («обнаруживать величайший такт, осторожность, терпимость по отношению ко всем тем литературным прослойкам, которые могут пойти с пролетариатом и пойдут с ним» [119] Цит. ранний вариант текста по публикации в кн.: Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП — ВКП(б), ВЧК — ОГПУ — НКВД о культурной политике 1917–1953 гг. М.: МФ «Демократия», 2002. С. 56 (в газетной версии текст постановления был отредактирован). ), а также призыв «бороться против легкомысленного и пренебрежительного отношения к старому культурному наследству, а равно и к специалистам художественного слова» — все это было направлено против развязанной РАПП оголтелой кампании за пролетарское искусство («партия должна высказываться за свободное соревнование различных группировок и течений в данной области», не предоставляя монополию только одной из них, «даже самой пролетарской» [120] Известия ЦК РКП(б). 1925. № 25–26. С. 8–9. ). Прозвучавшая в этом документе «проработка» «левоуклонистов» (за «комчванство»), а также закрытие их журнала «На посту» привели, как известно, к временной дезориентации и растерянности наиболее рьяных идеологов «классовой борьбы» в искусстве.

Подобные партийные «одергивания» в середине 1920-х годов были еще возможны. Так же можно расценить и выступление Бухарина на совещании «О политике партии в художественной литературе» годом раньше (май 1924 года), с идеей «затухания классовой борьбы». Колебание политического маятника отчасти объясняет существование люфта между спущенными сверху директивами и реальным положением дел на местах. В течение первых трех лет директорства Шмита, несмотря на указанные издержки и благодаря некоторым изменениям внутренних заданий отделов, Институт в целом мог продолжать научную и преподавательскую работу. В планах и отчетах Словесного отдела и Отдела изобразительных искусств до последних дней существования Института не встречается ни фиктивных тем, ни демагогических рассуждений [121] Слово «марксистский» в планах ИЗО встретилось один раз — в последнем «Производственном плане на 1929/30 академический год», и уже сама нелепость и корявость фразы свидетельствует о неискушенности в демагогии: «Увязка данных экспериментального изучения цветоформенного образа в процессе восприятия и данных цветоформенного анализа устойчивых образов в живописи с социологией, как метод в подходе к марксистскому искусствоведению» (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 39, л. 81, 86; с купюрами опубл.: Кумпан К. Казимир Малевич и сотрудники ГИНХУКа в ГИИИ. С. 405). . Эта независимость научной мысли от насаждавшегося классового подхода к произведениям искусства безусловно раздражала партийных функционеров и была одной из причин того, что в дальнейшем, при начавшемся «закручивании гаек», ЛИТО и ИЗО стали главной мишенью нападок и больше остальных отделов пострадали от чисток.