Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

Ляхи отвечали перед ним за все.

25 (15) февраля, на просьбу коммиссаров об отдраве, он отвечал, что другой

отправы не будет, кроме ответного письма. Не хотел дать ни другого „скрипта", ни

продлить перемирия. Наконец, по усиленным просьбам Киселя, велел составить

перемирные статьи и, вероятно, во внимание к московскому царю, выдвинул в этих

статьях на первый план интересы церковные. Он соглашался приостановить войну на

следующих условиях:

1.

Унии в Киевском воеводстве не быть нигде, ниже имени её (nec nomen ipsius).

2.

Киевскому митрополиту дать место в сенате.

3.

Киевский воевода и киевский каштелян должны быть религии греческой.

4.

Римские костелы, которые обращены в ничто и трупы из гробов

повыброшены, ксендзы побиты, потоплены, должны оставаться так, как они есть

теперь.

5.

Исключаются иезуиты, которые причиною всего замешательства.

6.

Князь Вишневецкий, яко author второй войны, никоим способом не будет

коронным гетманом; иначе—я жить с ним и пустить в Украину пе хочу.

7.

Окончание коммиссии на составление реестров отложить до весны, до

Зеленых Свят русских, до первой травы, над рекой Русавою, чего теперь не могло быть

по отдаленности полков и по причине голода.

8.

Коммиссаров только два.

9.

До тех пор коронные и литовские войска не будут входить в Киевское

воеводство по реки Горынь и Пришеть, а от Подольского и Брацлавскаго—по Каменец.

10.

Так же и войска запорожские за эти реки переходить не будут.

11.

Всех пленников обещаю на той коммиссии выдать, только чтобы так же был

выдан тогда Чаплинский.

Королевские коммиссары не приняли было этих условий. Они подали

Хмельницкому свой проект перемирия, в котором домогались, чтобы коронные войска

могли ходить но реки Случ, по Бар,

366

.

Винницу, Заслав. Но Хмельницкий перечеркнул их пункты н велел им готовиться в

дорогу с одним ответным письмом его и с вызовом на войну.

„Согласились мы и на такое перемирие* (иисал Мясковский), „лишь бы вырваться

из тираиских рук и предостеречь короля и Речь Посполитую, да чтобы этим

ненадежным перемирием задержать Хмельницкого у Днепра и вырвать у него

пленниковъ*. Даже и для того, чтобы задержать Хмельницкого у Днепра, не предлагали

и не могли предлагать ему королевские послы ни Чигирина с четырьмя другими

городами, ни киевского воеводства; не было речи и о „границах Белой Руси, „как

владели благочестивые великие князья*, чем хвалился он через месяц в Чигирине

царскому дворянину Унковскому *).

Коммиссары посулили по 100 червонцев главным полковникам за содействие в

освобождении пленников. Они были тайком у войскового обозного, Чорноты, пробуя

подкупить „жестокого тирана*, как назван Чорнота в дневнике, и достойно замечания,

что даже в этом щекотливом и опасном случае не могли обойтись без своих гувернеров:

они взяли с собой ксендза Лентовского,— того самого, которого Вешняк едва не ударил

булавой за весьма осторожное замечание. Козаки даже православных попов не

допускали в свои коши и рады: тем более было противно им совещание с попами

католическими. Не понимали этого паны, проведя столько веков на попечении

римского духовенства, и потому крайне дивились ответу „жестокого тирана*. Кисель

отдавал ему даже свое

*) Основываясь на этой лжи, исторический журнал „Киевская Старина* (1887 г.,

август, стр. 735) проповедует: „Речь, достойная великого патриота, каким был

Хмельницкий! Он как будто вовсе забыл о причинах, побудивших его поднять козацкое

восстание; он вовсе не думает о своих личных интересах, даже благополучие всего

войска запорожского не составляет цели его действий.—Цель эта выше, шире! Он

мечтает восстановления (sic) Руси в тех границах, как она была щи великих князьяхъи

(курсив журнала), „он смотрит на войско запорожское, как на неразрывную часть

целаго—Великой Руси, к которой он поэтому всеми силами души стремится.' Велика

козацкая душа! Странным даже представляется, что у простого козака могла явиться

такая идея,—'идея, о которой Москва, преследуя свои узкие интересы, не имела

никакого представления. Не могло не казаться обидным Хмельницкому, что Москва не

хочет понять его великой идеи, не имеет мужества рискнуть побороться за свои

старинные земли, тогда как он, отказываясь от лично выгодных условий мира,

стремится осуществить эту идею*.

.

367

столовое серебро, которое ценил в 24.000 злотых. Другие коммиссары также не

жалели „своих мешковъ". Но козак отвергнул (sprevit) все это, и отвечал: „Не пийду до

гетьмана: бо не здужаю: пили всю пич из гетьманом. Вин буде в мене тута. Але ж не

радив я ёму и не раджу пускати пташбк из клитки. Та й вы сами, коли б я не нездужав,

ие знаю, як бы влизнули".

.Тогда коммиссары отправились к Хмельницкому „трактовать окончательно

(ultimarie), просить со слезами (cum lacrymis)". Кисель, воображая, что знает

чувствительные струны козацкого сердца, заперся с гетманом и провел часа полтора в

убеждениях. „Ничто не помогало (nihil profuit)".

К ужасу коммиссаров ночью с 25 на 26 февраля весь город был оцеплен стражею:

козаки боялись, чтоб коммиссары не ушли и не увезли пленников. Пойманных на улице

тошгли. Топили особенно кодацких драгун, прикованных к пушкам: их подозревали в

заговоре. Один шляхтич, Шимкевич, усердствовавший Киселю, погиб за то, что

спросил о „поташе Пана Хорунжаго", своего господина. Коммиссары и их челядь

провели ночь без сна. Коммиссарским конвойным ие дозволялось и взглянуть на

козацкую армату, а кто к пей приближался, тех жестоко били.

На рассвете коммиссары начали сбираться в дорогу, п лишь только настал день,

послали к Хмельницкому сказать, что желают откланяться. Он обещал сам быть к ним,

а потом переменил свое слово для сохранения достоинства (z powagi), Коммиссары

пошли к Хмельницкому; по Кисель так заболел хирагрой и подагрой, что его везли в

санях и не поднимали в светлицу. Сели они с Хмельницким на подворье, которое было

заперто от натиска шумевшего поспольства. Перед ними стояли полуживые пленники.

Паны, перепробовав напрасно все средства к их освобождению, просили теперь

отослать несчастных к Татарам.

Хмельницкий отдал Киселю подписанные им пункты, два письма, одно к королю,

другое к канцлеру, и подарил ему серого мерина да мешок с 500 или 600 червопых

злотых, которые Ки« сел отдал тут же плеппикам, в виде „отъезднаго". Еще однажды

коммиссары просили Хмельницкого освободить их, а пленники пали ему в поги с

горькими слезами (sami nieboїкta pokornie do nуg upadli i krwawe niemal иzy toczyli). Но