Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

они обещали королю 100.000 войска, и что король дал им за это весьма важные

обещания, подкрепленные венециянскими талерами. Была ли в ночных переговорах

речь о козакотатарском союзе, и как стоял Хмель с тремя своими товарищами

относительно этого темного вопроса, мы ничего не знаем. Но королевские обещания и

поход на Черное море, устроенный на полученные в Варшаве деньги, произвели в

козацкой среде великое движение, и так как не было уже на свете великого гетмана,

который даже на козацкий заговор с Татарами смотрел с уверенностью в могуществе

своего режима, то движение между козаками перешло в бурные волнения , грозившие

бунтом.

Этот момент Николай Потоцкий изобразил, в письме к подканцлеру Лещинскому,

такими словами:

*) Сам Хмельницкий упомянул об этом в своем „Реестре козацких Кривдъ", о

котором будет речь ниже.

Т. II.

16

122

.

„Надобно было мне удержать Запорожское Войско в повиновении... так как, по

смерти святой. памяти коронного гетмана, распространился слух, что все войсковые

должности будут отменены; однако, эту искру тотчас потушилъ®.

Искра бунта была потушена, очевидно, не чем иным, как допущением тайной

вербовки в козаки со стороны Потоцкого, задобренного в пользу королевских

замыслов, по которым козацкое войско в первый же год войны предполагалось

увеличить до 20.000.

Вербовкой, поукраински затяганъем в козаки, должен был заниматься не кто другой,

как писарь Запорожского Войска., который вписывал годных людей в войсковой реестр.

Он мог принять и вписать столько, сколько ему было угодно, если только в его

реестровку не вникал королевский по козацким делам коммиссар, и это было тем легче,

что новонабрапных затяжцев не нужно было сзывать в полки: они ждали „покилка® по

своим жилищам.

Зная московское (1618), хотинское (1621) и смоленское (1683) сверхштатное

затягиванье в козаки, Еадобно думать, что, по коро.левской регуляции 1647 года, 6.000

реестровиков должны были оставаться под властью королевского коммиесара и

польских полковников, согласно ордииации, а 12 и до 14 тысяч новых затяжцев,

называясь также Запорожским Войском, состояло бы под начальством козацкого

гетмана и козацких полковников. Этим способом король не нарушал постановления

Речи Посполитой, столь важного и столь чувствительного для шляхты (Оссолинский, в

знаменитой своей пропозиции, причислил это постановление, как результат усмирения

Козаков, к королевским благодеяниям) и вместе с тем удовлетворял Козаков, не думая,

как не думали и во времена оны, о последствиях сверхштатной вербовки. Она, в глазах

псевдонравительства польского, была то же самое, что и вербовка, под нужду,

жолнеров посредством приповедных листов, а между тем домогательства Козаков об

увеличении реестра и назначении избирательных предводителей—совпадало с

интересами короля, так как было известно, что, стоило толькЬ дозволить козакам

избрать гетмана и собственных полковников, число их тотчас виростало втрое и

вчетверо. Под разными видами, под видом родичей, козацких чур, пастухов, погонцев и

т. и., они принимали к себе тысячи и тысячи людей, которых исчислить и выискать не

было возможности. Гетманом новых Козаков, вероятно, под скромным именем

„козацкого старшаго®, был тогда назначен войсковой асаулъ

.

123

Иван Барабаш, а писарем остался Богдан Хмель, для польского благозвучия

зовомый Хмельницким.

Столько, не больше, определенности допускает изучение неопределенной

сумятицы, в которой зародилась истребительная во всех отношениях наша

Хмельниччина.

Польская историография называет Хмельницкого, по его дальнейшим действиям,

превосходным вождем, несравненным организатором и политиком, мастером

изобретательности и предательства. Мы, питомцы гражданственности москворусской,

сторонясь и от панской, и от козацкой славы одинаково, принимаем это мнение без

поправок. Кому, как не Полякам, знать, что такое был Хмельницкий? Родной наш

Хмель, выросши на возделанной иезуитами почве под именем Хмельницкого, был

продуктом культуры польской, продуктом того политического разврата, который резко

бросается члену нынешняго* велико-и малорусского общества в глаза и под

королевской мантией, и под козацким кобеняком. Поляки, прежде наших

разъединенных и перепорченных ими предков, отличили Хмельницкого в толпе ему

подобных Козаков. Они возвели его на самое высокое место, какое только мог занимать

козак в Запорожском Войске, обезгетманенном и разжалованном, по сеймовому

постановлению, в хлопы. Они, устами блестяще образованного Радзеёвского,

рекомендовали его особенному вниманию своего короля. На нашу долю, в оценке

опьянившего козацкую орду Хмеля, остается только кровь, пролитая лучшими из

наших малорусских и великорусских предков но милости его предательской политики,

да к тому еще превращение цветущих областей в безлюдную и голодную пустыню, да

несметный ясыр, которым он оплачивал татарскую помощь, да крайняя деморализация

не только наших мирян, но и самого духовенства малорусского... Если сердце Поляка

сжимается при мысли об этой демонической личности, то пускай оно утешится хоть

малорусским признанием национального позора в той славе, которою козакующая

пресса покрыла ИсламГиреева сподвижника; пускай утешится хоть вечным нашим

со;калением о реках неповинно пролитой и погубленной ясыром нашей крови, ничем

невознагражденной и никем неотомщенной.

Что касается воинской и политической характеристики нашего Хмеля, то он •

сделался вершителем попыток предшествовавших ему бунтовщиков, очевидно, без

определенного плана действий, в силу течения жизни, которая слишком долго

подчинялась панской неурядице, считавшейся нормальною. Он первую свою

молодость про-

124

»

вел в школе у яроелавогалицких иезуитов, но не порхнул из их рук таким

наметанным соколом своекорыстия, как Осеолинский с австроиезуитской насести;

напротив, мирился с низменным положением панского слуги-козака и мелкопоместного

хозяина до таких лет, в которые порыв к широкой деятельности сохраняется у

немногих. Увильнув от беды, постигшей подобных вему шляхтичей под Кумейками, он

служил верно интересам Конецполъского,—так верно, что никакие шпионы не

заронили в верховном вожде козачества ни малейшего подозрения, до его последнего

свидания с королем. Но, сознавая в себе способности к чему-то большему, не мог наш

Хмель выносить спокойно высокомерия магнатских креатур, в роде Самуила Лаща, с