Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

одной стороны, и подвергаться мстительности новых бунтовщиков козацкихъ— с

другой. Человеку с его грамотностью, природными способностями, подавленной

энергией и мятежной опытностью, не' трудно было стать во главе козакотатарского

заговора, хотя паны приписывали потом непостижимым чарам свой недосмотр

относительно' „давнишних его стачек с перекопским беемъ". Если же козаки скрывали

и от него самого, как от наследственного панского слуги, новое обращение Козаков к

татарской помощи, то оно могло перед ним обнаружиться во время волнений,

последовавших за смертью Конецпольского; а, пожалуй, и сам он был в числе тех,

посредством которых Конецпольский, с величавым спокойствием сильного, сведал о

начинающейся козакотатарской „лиге". Тогда ему представлялось два пути к торжеству

над своими обидчиками: или идти по течению козацких бунтов, все более и более

широкому, или же стать против шляхетского самовластия на стороне любимого

козаками короля.

Хмельницкому была хорошо известна слабость королевской власти. Он знал, что

шляхетский деспотизм никогда не поделится своими захватами добровольно ни с

королем, ни с козаками; знал, что полноправная панская республика без борьбы не

переменит ординации бесправной республики козацкой,—той ординации, которую с

таким трудом завоевали панам Конецпольский и Потоцкий. Король между тем был

непомерно щедр на обещания. Это знало множество людей в Польше и повыше и

пониже нашего Хмеля. Да и по народной философии Малорусса верить обещаниям

вообще считается глупостью: „обицянка—цяцанка, а дурневи радощи". Как

Хмельницкий, так и другие умудренные прежними бунтами козаки могла скорее

надеяться, что Турецкая война, к которой они порывались

.

125

и для Ахии Оттомануеа, представит королю возможность изменить Польщу в

абсолютную монархию, которая обеспечит им нрава равенства на суде и в

землевладении вернее всяких обещаний. Среди Козаков было много шляхтичей

банитов, много шляхтичей, обедневших под давлением можновладников и чужеядного

католического духовенства. В Запорожском Войске было много вихреватых голов,

подобных Зборовскому. Сидя но пятнадцати и больше лет за Порогами, в отчуждении

от правоправящего сословия, как преемник Наливайка, Кремпский, как товарищ

Лободы, Подвысоцкий, все такие люди, конечно, желали, чтобы король властвовал

без ,королятъ", против которых в последствии гремел Хмельницкий, а козаки, под его

верховенством, были бы такою же самоуправною республикой, как и шляхта. Вот в

каких интересах и стремлениях позволительно историку искать источника тех слухов о

заговоре короля с козаками, которые ходили и до, и после Хмельниччини по всей

Польше. На этой-то связи королевских интересов с козацкими могло основываться и

мнение Козаков, высказавшееся еще в Павлюковщину, что король не будет гневаться за

их бунт.

В 1646 году затягиванье затяжцев Козаков шло быстро. Весело и бурно оглашалась

Еозацкая Украина песнями, которых дошедшие до нас отголоски поражают знатока

дикою поэтичностью народа, забытого тогдашнею Россиею, пренебрегаемого Польшею

и назвавшего себя, как бы в укор им обеим, народом козацким, что собственно значит

разбойноворовским. В его пылком, все преувеличивающем воображении даже Ахия

был благочестивым „Турецким Царемъ*. Теперь король представлялся ему Царем

Восточным: титул, который козаки, уважавшие силу больше всего на свете, перенесли

потом на московского самодержца, согнувшего пх в бараний рог. Доверие к

Владиславу, носившему такое любезное козацкому сердцу имя силы и власти, с

каждым днем возрастало.

Сельская шляхта и замковые урядники, слывшие у Козацкого народа Ляхами, хотя

бы по языку и обычаю были разрусскими, а по родству и вере разблагочестивыми,—

слышала кругом косвенные и прямые угрозы, подобные тем, какие в Великой Польше

делали навербованные за-границей жолнеры. В „доматорах гречкосеях и хлеборобахъ*

проявлялась дерзость, которою еще за полвека до Хмельнитчины гуманный киевский

бискуп, Верещинский, характеризовал малорусского хлопа, „гордящагося украинскою

свободою своею*. Вообще в простонародье обнаруживались чувства, внушенныя' ему е

того поколения, которое назвало панов неблагодарными, и распро-

126

.

страненные Б темной массе козаками с одной стороны, а мужиковатым,

отверженным новыми „старшими* духовенствомъ—с другой.

Шлихта смотрела с ужасом на глухое волнение окружавшего ее народа, и ждала

сейма, без которого никто не мог ничего предпринять; а король послал для

Запорожского Войска красные китайчатые знамена, с изображением на ;них креста и

своего имени, гласящего о славе, следовательно и о добыче,—знамена, родственные

той хоругви новосформированных гусар, которая была освящена им в Ченстохове. На

Днепре и в Данциге строились чайки и другие суда для морского похода. Из Варшавы

ожидались изготовленные королем корабельные реквизиты. Все козаковатые люди

обзавелись оружием, в ожидании стотысячного „затяганья на войну*. II старым, и

новым затяжцам, и бесчисленному множеству затяжцев будущихъ—грезилось, что

зависимое положение козаковавших так или иначе людей никогда уже не возвратится,

как из Варшавы пришло известие, что сейм не согласился на войну, повелел

распустить, под страшными угрозами, всех вообще затяжцев, как бы они ни

назывались, и строжайше воспретил козакам идти на море.

Невозможно изобразить, какое впечатление сделало ото известие ва окозаченную

чернь, и на тех, кого она звала зауряд Ляхами. Но легко представить, с какою злостью

принялось повелевающее сословие за рассчеты с подчиненными ему, людьми, в том

числе и с прямыми козаками, о которых в последствии не напрасно Хмельницкий

писал, в исчислении козацких обид, что им вырывали бороды.

Постановление 1646 года было первым сигналом к бунту, славу которого

приписывают нашему Хмелю. Зная все обстоятельства, при которых и в силу которых

он совершился, Хмель должен был выбрать один из двух жребиев: или сделаться

жертвой козацкой ярости, как Грицько Чорный и Сава Кононович, или прославиться,

как те, которых имена гремели в подмывающих на разбой и руину кобзарских песнях.

Выбором его властительно управляли события, которых следствия он мог предвидеть

лучше торжествующей шляхты. И в Павлюково время носился уже слух,— что король

сам воюет со шляхтою; что паны держат его в осаде; что король зовет Козаков па

выручку. Теперь Владислав действительно боролся с „доблестными Поляками*