Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

т. ш.

86

2R2

К панам, еще до выступления в поход, приходили о хане и Хмельницком различные

вести. Не обладая козацкою способностью разведыванья, паны проверяли эти вести

другими способами, и так как многое зависело от того, где и как обретаются два

главные беглеца, то свидетелей допрашивали под присягою. Одна шляхтянка из-под

Константинова клялась, что 1 июля, следовательно на другой день после бегства,

видела в Константинове, как вязали Хмельницкого к коню среди народа, и слышала,

как хан кричал на него: -Я пошлю тебя к королю и выкуплю тобою моих мурзъ*.

Другие рассказывали, что коня, к которому привязали Хмельпицкого йогами под

брюхом, гнали нагайками впереди хана до самого ночлега.

Но скоро видели Хмельницкого свободным. В Любартове кормил он лошадей. При

нем было несколько козацких старшин и

2.000

Татар. Старый Хмель спокойно обедал, и с двумя возами, полными

съестных припасов, отправился в дальнейший путь. Говорили еще, что, отъезжая в

Крым, хан оставил Хмельницкому

10.000

Татар, которые должны были кочевать за Умапем, над Синими Водами, с

тем чтобы сохранить за Хмельницким его власть, еслибы его подданные вздумали

бунтовать.

По всем этим слухам, два хана расстались так, как бы между ними ничего не

произошло, а через месяц татарский хан писал к козацкому следующее:

„Приятель мой, запорожский гетман! посылаю вам на помощь брата моего,

нуреддин-султана, Сефер-Казы-агу, Субагазы-агу и других аг и беев со всем войском,

какое нашлось, а в Крыму остаюсь только один. Каковое войско взявши без всякой

гордости на помощь, давайте отпор неприятелю, да прошу, чтобы вы, как до сих пор,

пьянством не занимались, а просили Бога о победе*.

Поляки удивляются уверенности Козацкого Батька в себе после неслыханного

приключения под Берестечком, удивляются его присутствию духа, не поддающагося

стыду, бешенству и отчаянью в таком позоре и несчастье. Но перед нами таких

удивительных людей проходило множество—и в виде Косинского, вчера валявшагося в

ногах у князя Острожского, а завтра наступающего на князя Вишпевецкого, и в виде

Царя Наливая, готового ударить на своих в пользу короля, и в виде Сулимы,

поклоняющагося папе, разоряющего королевскую крепость и принимающего

католичество, и в виде Павлюка, сходящего с эшафота для того, чтобы затеять новый

мятеж: Каждый из таких представителей козатчинн, колеблясь на

.

.283

скользкой вершине, чувствовал головокружение, замечаемое .нами и в

Хмельницком, но лета вниз, хватался за всякую подлость, лишь бы остаться при своем

бесстыдстве, не предаваться бесполезному бешенству и не впадать в отчаяние.

ПОЛЯКИ, народ, созданный боевым счастьем да клерикальными интригами, считают

Хмельницкого, талантливого стратегика и плохого тактика, неспособным к такой

торговле человеческою кровью, к какой тяжкая необходимость принудила бездарного

во всех отношениях Яна Казимира под Зборовым. Но, чадо их общественности,

Хмельницкий превзошел и самого Царя Наливая в предательстве своих соратников.

Еслиб Козацкиии Батько в самом деле сохранял уверенность в себе и присутствие духа,

то он должен был предвидеть, что станется с его детьми без его булавы и головы; не

оставил бы он их в такой момент ради надежды вернуть бегущих в панике Татар...

Козацкии хан потерялся не меньше татарского под Берестечком, и, может быть, обязан

только его угрозам тою уверенностью в себе ц тем присутствием духа, не

поддающимся стыду, бешенству и отчаянью, которому удивляются люди, не знавшие

террора в своем прошедшем и не понимающие, что террорист прежде всего

подчиняется террористу. Ото доказали дети Козацкого Батька ио отношению к нему

самому; ото доказал и Козацкии Батько ио отиошеиию к хану; доказала, наконец, ото и

вся козатчина но отиошению к тем, которые поставили ее во фронт и скомандовали

смицто!

Весьма внушительным был для Хмельницкого факт, что бе гущая домой Орда жгла,

грабила и, ис довольствуясь ясыром, уничтожила 6.000 Козаков, которые спешили йод

Берестечко из Наволочи, а чигиришцев, собравшихся на выручку козацкого табора,

разогнала.

Один из панских разведчиков, Суходольский, вернувшись под Берестечко из-за

ВИННИЦЫ, РАССказывал, что Татары везде во время своего бегства убивали и угоняли в

неволю Козаков. Но словам Оевецима, „Суходольский утверждал положительно, что

чериь запирается в городах, и везде, где встретится с козаками, убивает их, даже

истязает их жен в отместку за свои семьи, угнанные Татарами в Крым. Так поступило1*

(продолжает Освецим) „ополчение черни, которое, в числе до 15.000, отправилось

было в помощь козакам под начальством паволочекого войта и, встретив по дороге

Татар, было ими истреблено на половину®.

284

»

При таких обстоятельствах Хмельницкий мог найти прибежище только в Иелам-

Гирее, на каких бы то ни было условияхъ» Этим и объясняется его уверенность в себе,

которой удивляются враги его, Поляки.

Весть о несчастье и неволе гетмана наполнила Украину тревогой и ропотом.

Достигнуть оставленного табора не было ему никакой возможности. Вспомогательного

войска взять было негде, а тут и Небабу разгромил Радивил. Хмельницкий послал под

Берестечко фальшивое обещание татарской выручки, но оно попало в неприятельские

руки. Ему ничего больше не оставалось, как принять от хана „без всякой гордости"

гвардию, охранявшую особу его от раздраженной черни и державшую самого его под

арестом. Ему оставалось только воздержаться по мере возможности от пьянства и

просить магометанского, но уж никак не христианского, Бога о победе.

Князь Иеремия Вишневецкий еще однажды очутился лицом к лицу с человеком,

оспаривавшим у него господство на восточной окраине Польши. Хотя традиция Речи

Посполити, царившая над умами панской факции, главное начальство предоставило

Николаю Потоцкому с сго товарищем, Мартином Калиновским, но в сущности дела

путеводною звездою и надеждою панского войска, по вдохновенному указанию

Катерины Слопевской, был всё тот же герой, которого Поляки обыкновенно именовали

русским воеводою, как бы в сознании, что польского воеводы у них нет. Но, увы!

теперь отому беспримерному в Польше воеводе остался всего один месяц жизни, и она

прервалась у самого входа в созданное им удельное княжество. У входа в обетованную

землю, потерянную ИИольшею, скончался через три месица после Вишневецкого и тот,

кто был правой рукою великого, как и Вишневецкий, колонизатора в обуздании

руипников,—кто нанес им тяжкие удары в 1637 и 1638 годах. Князь Иеремия умер в