Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

биться.—А знамена?—И знамена пропали.—А гарматы? а шкатула с червовыми

злотыми?—Про шкатулу не знаю... Тогда Хмельницкий начал рвать на себе чуб и

проклинать. На эту меланхолию приезжает Джеджалда. Здоровались они с плачем.

Потомъ—Гладкий. Но все полковники без Козаков, только во сто, в полтораста коней.

Один ГИушкаренко пришел с десятью хоругвями, под которыми могло быть коней 600.

Другого войска не было: ибо все пошли в рассыпную".

К этому рассказу прибавлю из письма Мясковского к королю, что сообщил ему

хозяин, у которого кормил Хмельницкий лошадей (pokarmowal). Садясь уже на коня,

Козацкий Батько крикнул: „Хто з вас, дитки, не возакував, седите й ждите своих панив,

а хто вазавував, сидайте (на кони) зараз зо мною в Украйну: бо Ляхи пбтоптом пийдуть

за нами". В ответ на это, люди начали его проклинать (dopiero mu ludzie zlorzeczyc

poczgli).

Слышал, или нет беглый гетман эти проклятия, но поволочане поплатились потом

за свое охлаждение к казацкому промыслу. Стоя между двух огней, они, подобно

другим горожанам, просили у своего пана охранительного гарнизона и получили его;

но хмельничане воспользовались первым поворотом в их сторону фортуны, гарнизон

Замайского прогнали, а местечко вырезали.

„Там же в Павоючи" (записано в дневнике) „пришлак Хмельницкому весть о

погроме Небабы от литовского войска. Когда мещане упрекали Хмеля, что вот и

литовское войско наступает, он отвечал на это: „Не додержав мени слова Радивилъ".

Тут пришли ханские универсашк полковникам и всей черни, в которых хан

оправдывался, что хоть и отступил от Берестечка, но сделал это не из болезни, а по

причинам болота и лесов; однакож не так отступил Запорожского Войска, чтобы не

возвратиться; нет, по всякому уведомлению об опасности от Ляхов, готов прибыть со

всеми ордами. Эти универсалы Хмельницкий велел читать публично, для утешения

(pro consolatione) черни. Но судьба так велела, чтобы в следующий же день пришли от

хана противные письма,

291

когда он узнал, что уманекий полковник, Глух, бил Татар на Синих Водах и на

Царском Броду. Очень обиделся этим хан, и в последних письмах своих отказал

Хмельницкому в дружбе, чем очень сконфуженный, уехал он из Паволочи*.

Панские вестовщики прибавляли к этому рассказ, что хан отпустил Хмельницкого

только в рубашке да в кожухе, отстегав его нагайками и содрав с него хороший окуп.

Легенду свою приправлями они приятными для панского слуха, хоть и

неправдоподобными, словами Хмельницкого, который де хотел идти на Запорожье, но

не желал, чтобы хлопство шло за ним, и говорил: „Я уже больше с моим паном

(королем) воевать не буду, а вы, как прежде отправляли свои повинности, так и теперь

чи* ните своим панамъ*.

Носился также слух, напоминающий нам беглого Наливайка—у Пикова и Брацлава,

что будто бы чигиринцы не впустили в город ни Хмеля, ни Татар.

Но вместе с радостными вестями о ссоре двух беглых ханов, паны завоеватели

получили печальные известия о голоде в Баре, о составлении хлопских куп на

Поднестрии и при этомъ—о моровом поветрии в Каменце, где перемерло множество и

шляхты.

Когда панское войско вступило в Киевщину, и остановилось в полумиле по сю

сторону Янушполя над Озерками, собравшиеся вожди его менялись различными

вестями. Со смехом узнали паны от князя Вишневецкого, что Хмельниикий женился на

казачке Пилипихе. Но им было не до смеху, когда полевой гетман объявил, что в

Брацлаве посланцов его с универсалами перетопили, и что тамошвий народ о

подданстве не хочет и думать. „В это время* (разсказывает походный дневник) „сели

мы за стол у пана воеводы брацлавского. который угостил нас порядочным ужином по

прибытии из дому от Люблина подкрепления в живности и напитках, как прискакал

брацлавский чесник, пан Кордыш, к пану Кракбвскому с письмом от брацлавекой

шляхты, вопиющей о спасении: ибо хлопы не хотят пускать ее в маетности, а

некоторых убивают, села жгут, у пана воеводы Черниговского (полевого гетмана) все

возле Винницы и Брацлава пожгли, а Богун собирает свое ополчение под ИИравковыми

лесами*.

По получении таких вестей, 7 августа сели паны в раде, и стали радить, что делать

им в предотвращение хлопских бунтов. Ничего не могли они выдумать по этому

великому вопросу, казавшемуся всё еще малым,—не могли уже но одному тому, что тут

же

292

.

в лагере присутствовали и руководили ими, как школьниками, просветители и,

можно сказать, создатели Польши, агенты римской политики.

Предотвратить хлопские бунты можно было только в XYI сто* летии, когда такие

паны, как Острожские, не женились еще на католичках, не принимала в свои дома

воспитателями своих детей иезуитов Скарг и не скопляли в подземных скарбах по 20

миллионов для передачи их со всеми добрами своими в руки наследниковъ—католиков.

Еслибы „даровитейший и совершеннейший во всех отношениях человекъ* наших

киевских профанов действительно одушевился мыслью собрать 15 или 20 тысяч

воинов на защиту свободы русской совести от иезуитской казуистики,—он упрочил бы

за панами то, чего не мог бы отвоевать и князь Вишне вецкий при самых

благоприятных для его таланта обстоятельствах. Теперь панам не было бы уже

спасения в Украине и в таком случае, когда бы они тут же, перед глазами паствы

Витенских, Борецких, Копинских, изгнали иссреди себя злого духа в виде своих

„душпастырей*, и стали в ряды Козаков, как предлагал Киселю Хмельницкий в

Переяславе,—не было бы потому, что и козаки, и мужики с мещанами, и самое

духовенство, с двуличным митрополитом во главе, были крайне извращены в своей

религиозности, общественности и национальности. Теперь осталось Малороссии одно

прибежище для возрождения в древнерусском образе— слияние с Великою Россиею;

но и оно, как известно, совершилось посредством нашего крещения от польских грехов

в потоках благороднейшей русской крови.

Надумались несчастные паны залить пожар ведром воды: постановили—послать

каменецкому старосте в помощь шесть хоругвей с приказом идти к Виннице и делать,

что велят обстоятельства, а все войско решились соединить за Махновкою.

Августа 9 стояли паны в Махновке, 10 шли под Бекловку, местечко, лежавшее уже

за козацкой линией, „и потому* (товориг походный дневник) „застали мы уже

отменный край: копы на поле густые; много всякого хлеба и скота по полям. Однако,

товары свои хлопы перенесли в замок: ибо это держава пана короля Потоцкого.

Случилось нам купить живности побожно, кроме напитков. Едва для папа Кракбвского

нашли для покупки бочку меду за 160 злотых, а другую—весьма дурного пива за 80*.