Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

милости и не получил. Но с ИЮЛЬСКИМ королем у нас не будет мира ни за что*.

В ответ на эту мольбу, царь Алексей Михайлович прислал в Чигирин иодъячего

Ивана Фомина с грамотой и с подарками как самому Хмельницкому, так и Вьгговсксму.

Участь Польши была решена в Москве окончательно.

Переезд Фомина через Ромен, Лохвицу, Лубны, Лукомье, Горошин и Бужин был

рядом оваций в пользу поступления Козаков, как он выразился, в вечное холопство

великому государю. Встречая царского иодъячего за городом, козаки с атаманами

своими слезали с коней и низко кланялись.

Хмельницкого не было ни в Чигирине, ни в „его городе*, Суботове: он ездил гулять

по пасекам, которые составляли цвет яовацкого кочевого хозяйства. Пользуясь

отсутствием гетмана, войсковой писарь сообщил царским людям „тайным обычаемъ*

подлинные листы турецкого султана, Крымского хана и великих панов для прочтения.

Более важные документы посылал он через Фомина к самому царю на короткое время.

Когда гетман вернулся с гулянья по пасекам, царского посла, посаженного на

дорогого коня, провожали гетманские слуги пешком от его квартиры к гетманскому

дому. Рядом с ним ехал Выговский; впереди сын Фомина, также верхом на парадном

коне вез царскую грамоту, а грамоте предшествовали царские подарки гетману и

войсковому писарю, несомые придворными гетманскими людьми.

Хмельницкий встретил царского посла на дворе поклоном и, поздоровавшись,

провел через сени в светлицу. Рядом с этой светлицей были другие, в которых

помещалась войсковая канцелярия. Царскую грамоту Хмельницкий принял, но

выражению Фомина, честно и учтиво, целовалъ' любезно в печать и в бумагу и,

распечатав и прочитав, целовал снова и поклонился в землю среди светлицы, благодаря

Господа Бога и Пречистую Богородицу за неизреченное государево жалованье. Соболи

соответственной цены были вручены тут же Хмельницкому и Выговекому, но, но

просьбе Выговского, было послано к нему на двор 40 соболей высшего достоинства.

Можно предполагать, что эта и другие подобные уловки делались не без

соглашения писаря с гетманом, чтобы тем вернее вселить в Москалях выгодные для

Хмельницкого понятия о преданности вой-

388.

.

скового писаря к царю. Царские подарки во всяком случае не были безделицей для

них обоих. Добычное богатство уходило так же быстро в их бедственных

обстоятельствах, как приходило в счастливых. Откупаясь от хана, подкупая султанский

сераль, снаряжая новые войска на место побитых Вишневецкими да Радивилами и,

наконец, не умея беречь того, что не приобреталось честным трудом, они жили в

кредит у щербатой козацкой доли, по пословице: „не на те козак пъе, що е, а на те, що

буде“. Про черный день козацкие дуки прятали в земле золото и серебро; но

роскошничать в домашнем быту им было бы и трудно, и опасно, в виду врожденной у

Малоруссов зависти бедняков к богачам. Притом же богатства, в истинном смысле

слова, козацкая Малороссия не имела. Ободравши Малороссию панскую,

Хмельницкий торговал с ВоЛОЩИНОЙ такими остатками исчезнувших промыслов, как

поташ. В качестве сельского хозяина, он удовлетворялся пасеками, скотом, лошадьми,

откармливаньем свиней в дубовых лесах,—словом, вернулся на целое столетие к

старинным панским хозяйствам. Даже и скотоводство, не говоря уже о земледелии,

находилось при Хмельницком в таком состоянии, что Татары, приходившие к нему на

помощь, затруднялись продовольствием, а паны высказывали такое мнение о былой

земле, текущей молоком и медом, что опа едва в состоянии прокормит самих Козаков с

их подсоседками и подпомощниками. Фомин, представитель благоустроенной в

хозяйственном отношении Москвы, не мог не обратить внимания на жалкое

хозяйничанье Козаков. В своем статейном списке говорит он, между прочим,

следующее:

„Суботовский атаман, .Таврин Капуста, сказывал: „Пришли де ныне к гетману на

помочь крымские мурзы... болыпи 300 человек, а с ними пришло Татар с 200.000, и

стали около Суботова за рекою Тесьмою, а иные пошли к Боркам, где собирается его,

гетманское войско. И из того де татарского войска топерва в Су ботов приезжал к

гетманскому двору Сакал мурза с знаменем, а с ним 500 человек, для того, чтоб гетман

с ними шолг на Ляхов войною тотчас, а им де около Суботова стоять нечево: живности

нет, есть нечево, а едят де они свой кормъ—бьют лошеди““.

Не иначе могла существовать Малороссия под козацким режимом, как в виде

широкого кочевья, по которому изредка были рассеяны так называемые города, то есть

огороженные валом и частоколом села для некоторой безопасности торговых людей,

ремесленников и земледельцев.

389

Выступая, по требованию Татар, в поход, на другой день, Хмельницкий слушал у

церкви Вознесения Христова молебствие, а оттуда заехал к царскому подъячему, „и

слез с лошади пьян у воротъ" (пишет Фомин). Здесь Хмельницкий „говорил прежния

речи, с большим прошеньем и со слезами", прося помочь ему как можно скорее

ратными людьми. Он обещал принудить к царскому подданству и самих Татар. „Время

пришло" (прибавил он) „и его царского величества счастье поспело, что и иные земли,

которые к нам близко подошли, у него, великого государя, будут в подданныхъ". Но

замечательно, что все это он говорил тайком от „Козаков и своих людей", провожавших

его в поход, тогда как Фомин объявил уже публично важное для него решение: „Ты,

гетман Богдан, и ты, писарь Иван, и все Войско Запорожское на государеву милость

будьте надежны".

Хмельницкому предстояло искать выхода из своего опасного положения всюду и

рассчитывать в настоящем на будущие связи с кем бы то ни было* Призыв к войне

действовал теперь па окозачспный парод совсем не так, как бывало прежде. Для

замены свободного движения принудительным, Козацкий Батько должен был прибегать

к мерам до того жестоким, что некоторые города приказывал жечь. Вместо 200 и 300

тысяч, как бывало прежде, он с трудом собрал 50.000 Козаков, и с этими 50 тысячами

чувствовал себя не совсем безопасным в виду 200 тысячной Орды. Кругом у него были

враги и люди, не верившие ни одному его слову. Не видел Хмельницкий на сей раз

другого выхода из опасного своего положения, как поддаться царю, перекричавши всех

сеймовых православников, жаловавшихся на гонение древней русской веры. И вот в

таком-то положении, когда он должен был таиться „от Козаков и своих людей" с

готовностью воевать в пользу царя с соседями, когда нечем было ему кормить в

Украине вспомогательного войска, и когда козацкое войско не представляло ему