Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

козаки от чистого сердца желают быть верными королевскими подданными, и при этом

доносил смиреннейшим тоном, что они „упросили Московского царя ходатайствовать

об исполнении их просьб,

379

касающихся веры, церквей и вольностей Войска его королевской милости

Запорожскаго44.

Это письмо было предвестием подпадения Польши под власть государства, которое

так еще недавно попирала она ногами со всем его великим и священным. 27 римского

июля прибыло во Львов московское посольство, под начальством боярина Репнпна

Оболенского. Оно привезло Польше ультиматум, согласовавшийся с Чигиринским

письмом Хмельницкого. При первом же свидании с представителями Речи

ИИоеполитой, царские послы высказали весьма резко свои русский взгляд на их

пресловутую республику. Москва выждала наконец время для возмездия Польше за все

претерпенные от неё поругания, и это было начало возмездия.

Один из сенаторов спросил у боярина: не по тому ли делу прибыл он, о котором

трактовал королевский посол, Адам Кисель, в Москве?

Репнин Оболенский отвечал спокойно, что не был тогда в Москве, и не знает, о чем

трактовал Кисель.

„Да вам-то что в этом, паны4? (сказал его товарищ). „Пока бы вы что-нибудь

постановили, так не осталось бы и. времени на исполнение. Вы ищете союза с

монархами, а когда чего не достанет с вашей стороны, говорите, что сейм не позволяет.

Когда б на вашем сейме можно было решать, чего требует ваша честь и польза вашего

королевства,—может быть, тогда соседние монархи соединяли бы свои силы с вашими,

для своих выгод, для подавления общего неприятеля. Но вы до сих пор не нашли

средства сохранять в тайне свои сеймовые постановления, хоть бы на то время, пока

приготовитесь; поэтому и мудрено понять, какой бы государь захотел предпринять с

вами поход. Разве на то предпринял бы, чтоб неприятель на него напал, узнав тотчас

обо всемъ44.

Сенаторы представляли послам, что они мало знакомы с делами и образом

правления государства свободного.

„Что это за ответъ44? (сказал великий посол) „Вы говорите, как у вас должно быть;

ыа бумаге, да на словах устанавливаете то и се, а на деле—неурядица, пальцем

ткнешь44.

Здесь один изь сенаторов заговорил о силе Речи Посполитий и сказал, что скоро

соберется 40.000 вооруженной шляхты. Тогда она принудит Хмельницкого к

повиновению и будет иметь довольно времени для того, чтоб отомстить какому-нибудь

соседу за пренебрежение.

380

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ИОЛЫПИ.

„Если таковы силы ваши" (сказал товарищ великого посла), „затем а;е эта

небольшая часть вашего войска стоит в бездействии' ?

„Не понимаю" (прибавил Реияид Оболенский), „что это у вас за сила, что Ракоч.ий

бьется за вас. Взбунтовавшийся логофет не испугался сына Хмельницкого, и если

взвесить средства, то наделал больше вреда козакам, в два-три месяца, чем ваше

королевство в столько же лет. Если вы допустите, чтоб он уничтожил Хмельницкого, то

едва ли другие народы поверят, чтоб этот Хмельницкий был такой боец и силач, каким

он представляется, благодаря вашей неудалости, или неурядице. Когда б ваш

Калиновский был таким воином, как драчуном, когда б у него в голове был толк, не

затеял бы он бессмысленно битвы с Хмельницким и не довел бы дела до того, чтоб

козаки взяли верх и первые нарушили мир. Если хотел он помешать свадьбе Тимоша,

если думал, что этого требует блого королевства, то ему бы следовало расположиться

на более крепком месте, ждать нападения и тогда только воевать. А он взял деньги (от

Лупула), и вовсе не заботился о своей ойчизяе".

Все это было высказано таким голосом и с такими жестами, что

сенаторы.обиделись. Не обратили на то внимания торжествующие наконец над Ляхами

Москали и стояли за свободу личного мнения. У них была в запасе пушка, заряженная

царскими титулами, и они не замедлили грянуть. Но сперва пустили в глаза панам

ракету, изобретенную на их пагубу старым Хмелем. Заговорив о междоусобии,

раздирающем Польшу, послы оправдывали Козаков тем, что они взялись за оружие,

видя свои церкви в аренде у Жидов...

Если было чем возмущаться панам до глубины души, то всего больше—этой

выдумкою, противною и фактам, и здравому смыслу. Но относительно русской веры и

соединенной с верою народности все они были гораздо виновнее даже таких

невозможных притеснителей, которые бы отдавали в аренду Жидам церкви

воинственного народа, -заставлявшего, по его собственным словам, трепетать перед

ним Турцию, Польшу и весь свет: они были не столько притеснители, сколько

соблазнители, и потому им лучше было бы, вместо распространения в обществе

папства и еретичества, повесить себе на шею жерновый камень и потонуть в морской

пучине: ибо тогда погибло бы одно только поколение панов, а польская нация, без их

козней, благоденствовала бы в соединении действительно „равных с равными" и в

самом деле „вольных с вольными".

.

381

Вместо сознания непростительных грехов своих, папы доказывали как нельзя яснее,

что вера не была причиною козацкого бунта, и что козаки одинаково святотатствовали,

как в римскокатолических костелах, так и в грекоруеских церквах. Ухмыляясь в

окладистые бороды, царские послы были глухи к их доводам. Мало обращали они

внимания и на представления панов о том, что Хмельницкий недостоин царской

протекции: ибо, с самого пачала войны, (говорили они) „в каждом своем посольстве к

представителям Речи Посполитой, утверждал, что надобно вести Козаков против

Москвы. У короля в рукахъ" (продолжали паны) „находится множество писем,

доказывающих, что Хмельницкий, во всех переговорах с Оттоманскою Портою,

условливался с нею воевать Москву. Вот и в декабре 1652 года трактовал он

одновременно с Москвой, с Турцией и с Полыней, и всем троим обещал

верноподданство. Наконец, в письмах, добытых Ракочием из Константинополя, и

которые не дальше как 7 римского августа Ракочий переслал королю, выразительно

говорится, что в то самое время, когда искал царской протекции, предлагал он

подданство султану и убеждал Порту, что ему будет легко, с помощью Татар и турецких

подкреплений, занять Польшу, Литву и добраться до Москвы. А что хуже всего, один

из послов самого Хмельницкого объявил, что Хмель и большая часть Козаков склонны

принять веру Магомета...

Так сообщил свидетель этой сцены панскому нунцию, но, снедаемый ревностью к

единой спасающей церкви, прибавил очевидную небывальщину,—будто бы царские

послы не захотели дальше слушать, называли Хмельницкого псом, вором, разбойником,