Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

новой козацкой милиции какое это равенство и какая оезопаспость (jaka to paritas, jaka

securitas), когда против пашей воли и вышиечики, ИИ реестровые пользуются свободой

и саблей, а Речь Посполитая остается при умеренном войске"?

Наны, строители Польши из русских развалин, видели в чужом глазу сучек, а в

собственном не замечали и бревна. Злоупотребления нравственным правом далеко

превышали в Речи

.

165

Посполитоии вытекавшие из них злоупотребления революционным бесправием.

Уверенные в своей правоте, правительственные паны писали теперь от имени короля к

Адаму Киселю: с энтузиазмом, достойным благоразумнейшего дела, что „сильно

уповают на Бога, подавшего им в руки меч па оборону добрых и покаранье злыхъ", и

повелевали Киселю, дождавшись другого коммиссара, Станислава Ланцкороиского,

потребовать от Хмельницкого в заложники детей его для обеспечения коммиссии среди

черни и Козаков. Они надеялись устрашить Хмельницкого сеймовым постановлением о

двояком вооружении.

Здесь надобно вспомнить, что в их среде не стало того, кто, как видим, не нанрасио

уверял папу, что Поляки больше занимаются борьбой с гражданами своими за веру,

нежели безопасностью и целостью общего отечества. Оссолннский почил от славных и

вредоносных дел своих 9 августа 1650 года. Дошедшие до нас пасквили говорят, что

смерть поздно освободила от него Польшу, а соучастник шашней его, Ян Казимир,

редко бывал так весел как в деиь его смерти: Оссолииский унес в могилу не одну тайну

могущественнейшего и непобедимого монарха. Канцлерство сделалось теперь

достоянием лица духовного бискуна Андрея Лещинского.

Ксендз канцлер уведомлял Киселя, что козацкими коммиссарамн назначены

большею частью те, которых он сам предложил; что инструкция предстоящей ему

коммиссии будет двоякая: одна явная, другая тайная; что первая уже готова, но

составление второй требует больше времени и хлопот. Но его словам, паны искренно

желали мира, но готовили и регулярное войско, и посполнтое рушение. Если удастся

склонить Хмельницкого к миру, то оба войска, козацкое и панское, немедленно

выстуият против неприятеля Св. Креста.

Таким образом Шляхетский народ, заплатив так дорого за свое противодействие

Турецкой войне Владислава IV, теперь был готов осуществить его намерение.

Немудрено, что правительственные пигмеи, с пигмеем королем во главе, стали

титуловать уничиженного ими короля Владиславом Великим.

От 5 января 1651 года Ян Казимир публиковал первые вицы, долженствовавшие

служить и за вторые, с тем чтобы шляхта, по получении третьих, садилась на коня.

14 февраля послан был сендомирский каштелян, Станислав Витовский, в Москву с

просьбою, чтобы царские бояре сносились с королевскими полководцами и дозволяли

добывать у себя съестные

166

припасы; чтобы было дозволено польскому войску проходить через Московскую

Землю; чтобы донские Татары царские ударили на Крымских и Ногайских, когда

королевское войско наступит на неприятеля.

Кисель заблаговременно убрался из Киева и, в ожидании результатов

чрезвычайного сейма, жил в своей Гоще. Он был так болен хирагрою, что писал чужой

рукою и, между прочим, хлопотал о пожаловании ему богуславекого староства,

выставляя свою цноту в таком виде, что возбуждал смех даже в варшавских своих

приятелях. Он спекулировал любовью к отечеству до самой смерти, и в этом смысле

был истинный Поляк, о котором русский поэт сказал:

„Не верю чести игрока,

Любви к отчизне Поляка".

В числе подвигов, которыми Кисель гордился и которые паны, по своей женской

доверчивости, считали чем-то еерьозным, были его переговоры с Хмельницким. Из

Гощи он уведомлял короля, что убедил Хмельницкого отказаться от своего „пового,

несносного требования в его петиции и от всяких враждебных действии", причем

представлял изобретенные им средства, какими возможно умиротворить его

сумасбродиое варварство (vesanam barbariam) по предмету вышеозначенной просьбы.

(Так относился Кисель к церковной унии). Он разослал универсал и к обывателям

Киевского воеводства, обнадеживающий их в успехе его коммиссарскпх внушений

тому, кто столько раз уже и словом, и самим делом заявил, что удовлетворится только

тогда, когда погубит и самое имя польское. В качестве „охранителя мира", как величал

себя Кисель, он был похож на слепого сторожа горючих материалов. Король писал к

нему, что козаки хозяйничают и за линией, а с другой стороны наказный брацлавский

полковник, Кривенко, еще в ноябре жаловался брацлавскому воеводе, Лянцкоронскому,

на панов-жолнеров, что они переходят за козацкую линию, берут провиант, грабят

людей, причиняют козакам нестерпимые обиды и называют своими местечки Морахву,

Красное и другие, уступленные козакам по Зборовскому договору. Теперь же по всей

Польше тысячи голосов повторяли елова королевского воззвания: „Уповаем сильно на

Бога, подавшего нам в руки меч на оборону добрых и на покаранье злыхъ", разумея под

добрыми шляхту и католиков,

.

167

а под злыми—Козаков и схизматиков. Недоставало только несчастного случая,

чтобы горючие материалы воспламенились.

Слова Вешняка и слова Киселя, сказанные одним в пьяном, а другим в трезвом виде

о духовенстве, ссорящем вооруженные массы с панской и с козацкой стороны,

поясняют многое в истории Польской Руины. Мы знаем, как давно козаки пачали

хлопотать о том, чтобы поднять и мещан и селян против душманов и душохватов,

вообще—против Ляхов не только римской и немецкой, но и русской веры. Последних

они обрекли на изгнание и на истребление не за веру и не за панство, а за то, что их

русские кости обросли польским мясом. Злоствые посевы в сердцах поспольства, как

со стороны поповствующих, так и со стороны козакующих, принесли теперь обильный

урожай, и потому-то Хмельницкий войну за свои личные обиды соединил с войной за

христианскую веру.

То же самое происходило и с противной стороны. Боги к богам всегда завистливы.

Были завистливы и все творившие богов по образу своему и по подобию. Но нигде и

никогда божеская зависть не доходила до таких крайностей, как в католическом свете

XYI и XYII столетий. Нигде и никогда по являлась опа среди Славян в таком

погибельном бессмыслии, как в Польпие. При Владиславе IY в следствие терпимости

королевского правительства, она упала было до того, что католическая шляхта даже на

сейме проклинала папу. Но иезуит-король во всем потакал духовенству и его дикой

политике, а Хмельницкий, взявши кровавой рукой чистое знамя малорусского