Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

потеряли уверенность в себе, и иочыо многие пытались бежать. Не вшисаииый в

козацкий реестр их сотник, шляхтич Гавратыисвий, попал в плен и был потом

расстрелян. Жидкевнч (или Жидовчин), писарь ИИечая, также попал в плен, по

впоследствии был освобожден.

Гетман отправил одие хоругви за бежавшими, а другие ворвались в замов и там

изрубили всех Козаков, как видно по рассказу, павших с оружием в руках. Когда

кровопролитие кончилось, жолнеры пашли Нсчая во гробу, над которым стояли попы и,

не обращая внимания на тревогу, молились об упокоении души козацкого лыцаря.

23 (13) февраля коронный гетман сжег в Красном город вместе с замком, и двинулся

в Мурахву, где собралось 2.000 Козаков под начальством сотника Шиака, которого

украинская песня представляет виновником оплошности Нечаа:

Як закш’шит-кришие пугач Из темного гаю:

Загукали козаченьки:

Втикаймо, Нечаю!

Не честь мени, не подоба Збраз утекати,

Слбву мою козацькую Пид ноги топтати.

174

.

Есть у мене Шпак Шпачёнко,,

Козак • вдовиченко;

Ой той дасть Нечаю знати,

Колиї утскати.

Если шляхта столь часто помышляла о бегстве, то козаки, родные чада шляхты,

думали о пом еще чаще, и в таких случаях оказаченныо города свои оставляли на

произвол судьбы. Шпак Шпаченко убрался из Мурахвы куда-то к Днестру, который

прежде был седалищем шляхетской, а теперь сделался притоном козадкой вольницы,

яко река пограничная. Мещане и мужики прозелиты козатчины затворились было в

городе, однакож, не возмогли стоять против жолнеров и перешли из города в замок.

Здесь опять они сплоховали, выдали пушки и порох, принесли присягу и представили

одного иссредц себя, как зачинщика бунта; наконец просили гетмана оставить у них в

замке гарнизон, который бы защищал их от своевольных людей. Но разбой и грабеж

был давнишнею болезнью Речи Посполитої! Польской, особенно в Украине.

восстановители порядка, панские жолнеры, начади разбивать коморы, грабить

провизию, мед и все прочее совершенно так, как ото делали нарушители оного, козаки,

со времен Гренковича, Касннского и Наливайка. Между гетманом и воеводою началась

уже ссора за Нечаев пернач, и недавний татарский пленник, в пику герою Збаражского

осадного сиденья, велел повесить одного нз его жолнеров.

По словам лучшего из польских мемуаристов, Калиновский усмирил жителей

Мурахвы лишь настолько, „насколько это было возможно в то время". Житейское море

в Речи Поеполитой было воздвизаемо бурею напастей с разных сторон, и тихое

пристанище обрели наконец только вопиявшие к Тишайшему Государю, да и в его

страну козаки внесли волнение, продолжавшееся до времен Екатерины Великой.

Февраля 27 (17) войско двинулось в Шаргород. „Мещане этого города" (пишет

Оевецчм) „озаботились заблаговременно своею безопасностью: за два дня до прихода

войска, они прислали к гетману изъявление своей покорности и высказали готовность,

как верные королевские подданные, впустить войско в город. Обещания свои они

действительно сдержали. Когда войско простояло несколько дней на квартирах в

ИИИаргороде,. прибыла к гетману депутация от мещан из Черниевец с заявлением

готовности выдать ору-

.

175

жие и принести присягу верности; точно так же поступили и другие близлежащие

города.

Повторялось то же явление, что и во времена похода Жовковского за Сулу. Бедный

народ не знал, как ему быть между двух сил, из которых одна была своя, с примесью

полыцины, а другая своя, с примесью татарщины. Против первой вооружали его, без

сомнения, натерпевшиеся от унии и от могилян попы; против другой пе вооружал его

никто, но козаки были друзья только до черного дня, и, кроме того, за козакованье с

козаками приходилось ему рано или поздно считаться с панами, а не то—платить Орде

за её помощь против панов своими женами, детьми и самими собою.

Но как бы ни были правы, даже святы, паны в собственном сознании и во мнении

католической Европы перед русским населением Польши,—казуистическое насилие

общего их правительства над русскою совестью по отношению к благочестивым

предкам и грекорусской старине отчуждало их на веки от участия в тех правах па

обладание древним русским займищем, которые присвоивали себе исключительно

люди веры христианской, а такими людьми, по национальному, выработанному

малорусскою церковью воззрению, были только те, чьи русские кости не обросли

польским мясом,—те, которые не ходили на совет нечестивых, не стояли на пути

грешных, не сидели на седалищах губителей; нечестивыми же} грешными и

губителями, по суду афонских да печерских мужей Россов, вынесших в целости нашу

национальность из потонной полыцизны, были, как мы уже знаем, все князья и все

паны без исключения. Не понимают, не хотят понять этого полономаны и в наше время;

а в тот хаотический век мудрено было понять правду подобного суда Калиновским,

Лянцкоронским и Киселям, Они только видели, что прут против рожна, и их

раздражительность, равно как и их снисходительность, кротость, уступчивость были

одинаково для них вредоносны. Тот же самый народ, который в одном городе казался

им доверчивым, в другом с ними лукавил, а в третьем являлся диким. Кто правил умом

и чувствами миллионной массы в её переменчивости, никогда бы папы не доискались,

потому что сказанное шепотом слово делало с нею дивные превращения.

В начале римского марта Калиновский двинулся к Стине, в которой заперлись

козаки и мужики из разных других местечек. На походе встретило его двое мещан из

Стины с просьбою о мире

176

.

от всех жителей, и взялись проводить панское войско. Но в окружавшие Стину

хутора набежало множество мужиков, вооруженных самопалами, луками и другим

оружием. Они стали стрелять, произносили угрозы, крутили Ляхам дули *) и даже

выставляли задния части тела. Долго это христолюбивое воинство защищало входь в

хутора и в нижний город, наконец его прогнали, овладели хуторами и нижним городом.

Защитники нижнего города отступили в верхний, обороняемый местоположением.

Попытка взять его приступом оказалась безуспешною. Начались переговоры.

Осажденные предлагали окуп в 4.000 злотых и просили гетмана пощадить их, уверяя,

что они—верные подданные калуеского старосты, Яна Замойского. Видя, что силой

нельзя с ними ничего сделать, Калиновский согласился на контрибуцию, и

удовлетворился только тем, что потребовал от них присяги. Но, присягнув, мещане

доставили только 1.000 злотых. По общему совету, гетман возвратил им и эти деньги.