Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

три или четыре коня и .двоих слуг. Можно судить, сколько их брал богач, не

отказывавший себе в удобствах .походной жизни. Возили за собой паны полную кухню,

целую шив.ницу, удобные и нарядные шатры, дворовуЕО прислугу в составе

королевского двора, экипажи и дуговых парадных лошадей. Вельможи вступали в

лагерь целыми таборами, так что под ИИилявцама на 84.000 посполитаков было

200.000 слуг, а беглецы оставили на месте 160.000 возов. Под Береетечком не было уже

такой роскоши и щеголеватости, но зато в лагере находился король со двором, все

министры Речи Посполитой, 40.000 шляхты, более 20.000 лаковых и дворовых

жолнеров и 36.000 регулярного войска, которые также требовали значительного числа

возов. Очевидец насчиталъ

*) В настоящем случае штк у шляхтича был тем, чем у Козина был чура или джура

(джаур). Воюя местным обычаем, шляхтич о коза* чивален, а козак отатаривался в

смысле военного ремесла; но оба они учились атому ремеслу у азиатских номадов,

которые уничижили древний Киев и потрясли Краков. Здесь видно то сродство

шляхтича с козакои, которое объясняет, почему во главе козацких бунтов является

шляхта различных :вероисповеданий. Сродство козака с татарином не менее очевидно.

.

207

их полый л л иона под Сокалем, а потому было там не менее, полумиллиона слуг и

миллиона полутора лошадей: цифра невероятная, но она основывается на общем

убеждении, что в панском лагере возы надобно было считать не десятками, а сотнями

тысяч.

Эти возы были причиною, что шляхта, кочуя обозом удобно, не охотно перемепяла

место, и никоим образом не допускала над собой дисциплинарной строгости. Она и

здесь помнила, что шляхтич в городе равен воеводе, все равно как и козак помнил

везде, что он вольный козак, хоть и гнали его па бой сзади, все равно как и Татарин

знал, что хану повинуется Орда только в Крыму, и то пе всегда. Под Берестечко

сошлись па бой три вольницы: цивилизованная, полудикая и совсем дикая.

Столь огромный табор, и независимо от атавизма, именуемого шляхетскою

вольностью, делал невозможным всякое эпергическое движение, и так как, при такой

массе людей, лошадей и возов, нельзя было сохранить в походе порядка, то панскому

лагерю ежеминутно угрожала опасность, что нападение неприятеля, расположенного

невдалеке от Стыра, могло разорвать беспорядочную громадину на части. По этой-то

причине Чернецкий предлага л оставить возы и челядь в укрепленном лагере под

Сокалем, с некоторою частью пехоты и конницы для обороны и порядка, а с остальным

войском и необходимым багаѵкем двинуться под Берестечко комонникоы.

Большая часть вождей не хотела рисковать своею популярностью у всемогущей

шляхты и отказаться от походных удобств. Популярним и сибариты объявили

напрямик, что—или совсем не следовало двигаться с места, или двигаться в полном

составе. Но, так как этого мнения не поддержали они никаким аргументом, то король

объявил военной раде своей, что войско пойдет комонником, и с этим отпустил

гетманов и тех, которые умели противоречить, но не могли придумать ничего

убедительного. В другой, более ограниченной, раде было постановлено—в следующий

же день готовиться к походу; 15 мая, на рассвете, войско выступит одной дорогой, а

необходимые фургоны ц возы пойдут тремя дорогами. В два дня надеялись прийти под

Берестечко.

Лишь только этот приказ протрубили в лагере, шляхта бросилась в собственную

раду. Воеводства, земли и поветы собрались каждое в свой круг (коио), и выбрали

послов для генерального кбла. Генеральное коло отправило посольство к гетманам, и

так как не было недостатка в людях, умевших искать своих выгод под прикрытием

общественных интересов, то пущена была въ

208

.

ход мысль, что эти огромные толпы челяди, оставленные в лагере, могут поднять

бунт и, в отсутствие своих панов, разграбят их имущество, что поведет Речь

Посполитую к последней гибели.

Мысль эта послужила сигналом общего ропота. Предчувствуя грозящее отечеству

несчастье от рук и ног, которые голова и торс исключали из политического тела,

посполитаки отправили к королю послов; но король не допустил их к себе, и они

обратились к генералу Пршиемскому с мольбой от всей шляхты спасать отечество.

Пршиемский, в качестве полевого писаря, побежал к королю, бросился ему к ногам и

так настойчиво умолял его, что король испугался собственного решения. Отдан был

приказ готовиться к походу с возами.

Чтобы сохранить, однакож, какой-нибудь порядок в громадном передвижении,

королевская канцелярия разделила войско на три дивизии, начертила весь поход на

бумаге и раздала чертеж во многих экземплярах по полкам, а возы каждой дивизии

велела сперва обозначить разными красками. Способ этот, практикованный с пользою в

голландском войске, произвел новое замешательство. Посыпались упреки и грубости

на вождей: зачем такое новое дело сделано частным образом, без соглашения с

посполитаками! Шляхетский популярник, Николай Потоцкий, „счастливый тем, что

думал одинаково со всеми“, начал публично порицать короля, теребил себе бороду,

бросил на землю булаву и отрекался от гетманства, а когда его упрашивали, чтоб этого

не делал, он, но примеру Ходковича под Москвою, готов был собственноручно распра

виться с подчиненными булавою, но, как булавы не было уже в руках, то кричал

трагически: „Прочь от меня, а то пихну ножемъ“.

В придачу к кукишу коронного вице-фельдмартала, эта выходка характеризует

голову Речи Посполитой, боявшуюся, вместе с торсом, рук и ног своих. И вот как

готовились паны к великому походу под Берестечко, который только игрою внешних

обстоятельств не сделался для них повторением Пидявецкого бегства.

. Утро 15 (5) июня было туманное. Далее четверти мили не видать было ничего.

Изредка только восходящее солнце продиралось меж облаков. На рассвете двинулись

крикливые возы, за ними -войско; но тотчас же наступил такой беспорядок, что

канцелярские чертежи послужили только к общему замешательству. От короля и

коронного гетмана до последнего поспо.штака, за исключением немногих

бедствовавших среди них, умных людей, всех можно было назвать сумасшедшими.

209

Непобедимый победитель стоял на лагерных шанцах, и перед ним необозримая

масса нескольких сотен тысяч возов, с полумиллионом людей и лошадей, сбилась в

непонятное месиво, й никоим образом не могла двинуться с места. Призывы, крики,

проклятия, топот и ржанье лошадей, скрипенье возов — представляли омут и хаос,

который, по словам польского историка, „увлекал каждого в свой черторый (\ѵиг),