Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

В отзыве на проект доклада Н.Н. Крестинский сделал два частных замечания, усиливавших негативную тональность документа, но не возражал против заключительного предложения. Копии проекта были направлены также Стомонякову в Берлин и переданы Литвинову (вероятно, после его возвращения в Москву). Беседы, которые велись в Женеве между наркомом по иностранным делам и руководителями французской дипломатии, утвердили его во мнении, что поиск договоренности с Польшей, по меньшей мере, излишен. Высказывания Массильи «о желательности улучшения наших отношений с Польшей, иначе Франция попадет в трудное положение», Литвинов прокомментировал: «Исполняют какой-то неприятный долг», под «улучшением отношений» «можно понимать избежание полемики». На самом же деле, Польша «попала в неловкое положение даже перед Францией».

Бриан приехал на подготовительную сессию Конференции еще до отъезда Литвинова в Москву, но не обратился к нему с предложением о встрече. «Это доказывает равнодушие его к польским проискам, иначе он пожелал бы поговорить со мной о польско-советских предложениях» [876]. Процитированный выше абзац был снят, и записка приобрела следующее завершение: «Понятно, что наша позиция была бы еще сильнее, если бы мы в наших выступлениях подробно разоблачили те условия, которыми Польша сделала невозможным заключение пакта с СССР. Однако опубликование и критика этих условий в тот момент еще больше бы усилили полемику с Польшей, в которой мы не были заинтересованы» [877]. Таким образом, официальная записка НКИД окончательно приобрела характер апологии его действий, а Политбюро предлагалось ограничиться их полной поддержкой и пересмотреть высказанные под влиянием Сталина критические суждения.

В дополнении к этому документу Литвинов, «ввиду крайней серьезности проблемы польско-советских отношений, затрагивающих основы всей нашей внешней политики», счел «необходимым изложить вкратце свою точку зрения на эту проблему». В первой части составленной в энергичных выражениях записки Литвинова предлагалось признать, что «предпосылкой к обсуждению» отношений с Польшей являются следующие «совершенно бесспорные» положения. «Из Западных государств Германия является не только первой, но и единственной страной, установившей с нами полностью нормальные дипломатические отношения» (п. 1) и проявляет наибольшую заинтересованность в экономическом сотрудничестве с Советским Союзом (п. 2). Именно «о крепкий утес наших взаимоотношений с Германией» разбивались «попытки создания единого капиталистического фронта против СССР» (п. 3). Ослабление антагонизма между державами Согласия и Германией приводит к утрате этого фактора как важнейшей скрепы рапалльского сотрудничества, но, с другой стороны, «начатая Штреземаном политика сближения с Францией лишает Германию возможности продолжать считать отношения между СССР и Францией серьезным фактором советско-германских отношений», что предоставляет Москве дополнительную свободу маневра. «Иначе обстоит дело со вторым фактором рапалльской акции»: в отношении Польши «Германское правительство твердо отстаивает свой курс непримиримости» и потому «не может не придавать огромнейшего значения отношениям СССР с Польшей». Их «серьезное изменение» «автоматически влечет за собой со стороны Германии отказ от рапалльской политики и изменение, в сущности, советско-германских политических взаимоотношений» (п. 4). Неразрешимость вопроса о долгах и идеологическая антиверсальская установка СССР сильно ограничивают возможности сотрудничества с Францией даже после подписания с нею пакта о ненападении и торгового договора; перспектива прихода к власти в Англии консерваторов фактически исключает сближение с нею; «Италия не захочет оставаться единственной европейской страной, поддерживающей с нами приличные отношения». Литвинов предоставлял высшему руководству СССР возможность самому сделать вывод о том, что утрата Германии в качестве стратегического партнера была бы поэтому невосполнима (п. 5).

Шестой предпосылкой внешнеполитического решения о пакте с Польшей нарком считал положение в Прибалтике. «Серьезнейшей задачей польской политики за последние десять лет является оформление блока с Прибалтийскими странами и создание для себя положения гегемона во всех государствах от Финляндии до Румынии». В результате ее осуществления «и без формального союза, в случае военного столкновения между нами и Польшей, последней рано или поздно придут на помощь Прибалтийские страны»; теперь Польша борется за заключение «общей военной конвенции», которая бы позволила ей «обеспечить себе командующую роль по всей нашей западной границе с самого начала столкновения». «Главным, если не единственным, препятствием в осуществлении такой политико-военной задачи Польши является непримиримость Литвы, – напоминал нарком, – Это упорство Литва может проявлять, только опираясь на СССР и Германию… Достаточно измениться советско-германско-польским отношениям, чтобы не только полонофильские, но и другие партии в Литве почувствовали себя лишенными опоры и вынужденными идти на соглашение с Польшей». Тогда СССР окажется перед лицом «политического или даже военного финско-эстонско-латвийско-литовско-польско-румынского союза», своим острием направленного исключительно против него. В второй части записки М.М. Литвинов напоминал основные факты дискуссий с Польшей о пакте ненападения после прекращения в 1927 г. переговоров на этот счет. Ссылаясь на свои женевские беседы с Брианом и Массильи, он уверял, что советские опровержения конца августа 1931 г. не только успокоили Берлин и Ковно, но не оказали никакого негативного влияния на переговоры СССР с Францией. «Я был поэтому крайне удручен и поражен, когда узнал, что наше опровержение вызвало недовольство в Москве, – переходил в наступление нарком, – <���…> мы сорвали польский трюк. И какие основания думать, что наша акция имеет какие-либо отрицательные последствия, если не считать недовольства польской и отчасти французской прессы? Решительно никаких. Не в наших интересах помогать Польше получить иностранные займы, выжимать из Румынии новые уступки или помогать германской социал-демократии, толкающей Германию на дальнейшее сближение с Францией и Польшей. Именно поэтому НКИД и раньше опровергал неоднократно вздорные польские слухи о переговорах без всяких возражений с чьей бы то ни было стороны. Непонятно, почему на этот раз опровержение признается неправильным поступком».

Резюмирующая часть послания Литвинова Политбюро была посвящена возможным будущим акциям СССР. Их перспектива рассматривалась главным образом в контексте отношений с Францией. Еще более категорично, чем Крестинский, Литвинов заявлял, что «ни в коем случае Польша не может быть причиной срыва переговоров и неподписания пакта с Францией», однако тут же признавал, что «она может нажать на Францию, чтобы та потребовала от нас одновременного заключения пакта с Польшей». «Если мы уже решились на пакт с Польшей…» – начал следующую фразу Литвинов и, спохватившись, исправил форму глагола на «решимся». Допуская, что выводы Политбюро относительно вступления в переговоры с Варшавой о договоре ненападения уже предрешены, он предлагал в том случае «сделать это в качестве уступки Франции». Сам он предпочитал («в случае надобности») сделать аналогичную «уступку Франции в области наших отношений с Румынией», а не с Польшей. В любом случае, «мы должны, однако, ждать соответствующих предложений от Франции». Нарком не видел и «необходимости предпринимать какие бы то ни было шаги» и по отношению к Польше. Он отказывался принимать всерьез вручение Патеком проекта пакта и утверждал даже, что поскольку «ни один представитель Польши не говорил нигде публично о том, что польское правительство нам сделало предложение и что оно хочет возобновить переговоры», сообщения об этом агентства ПАТ следует отнести на счет «безответственной польской прессы». «Может быть, – примирительно заканчивал записку Литвинов, – в результате всестороннего рассмотрения вопроса мы придем к заключению о необходимости пожертвовать другими соображениями в пользу пакта, но, повторяю, сейчас этот вопрос перед нами не стоит… Переговоры с французами возобновятся не раньше октября, и, таким образом, у нас будет достаточно времени для обдумывания всей проблемы. Конкретные решения я предлагаю обсудить и принять только тогда, когда вопрос встанет перед нами конкретно» [878].