Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Сознавая, что его аргументация во многом следовала общепризнанным принципам советской внешней политики и «ввиду серьезности вопроса» Литвинов предлагал вместо того, чтобы обсуждать его «в качестве одного из многочисленных пунктов повестки и с соблюдением регламента», посвятить ему «специальное заседание Политбюро» [879]. Это предложение не было принято. Возможно, однако, что заседание проходило необычно, в любом случае, на нем разыгралась серьезная полемика. Выступая на Политбюро Литвинов отстаивал выводы записки от 15 сентября ссылкой на свою большую осведомленность о поведении основных участников международной политики. «Я знаю лучше, а Вы здесь ничего не знаете», – заявил нарком (согласно записи Карахана). В своем выступлении Литвинов напирал на то, что ни французские дипломаты, ни Залеский (с которым он беседовал в начале сентября) не проявили своей заинтересованности в начале переговоров о советско-польском пакте. Франция «не раскрывает карты». С другой стороны, Литвинов акцентировал опасность отчуждения Германии от СССР формулой: «пакт с Польшей – гарантия границ», включая признание Москвой польско-немецкой границы. «Мы должны дать ответ», соглашался Литвинов, но «пока Франция не скажет» (т. е. не выскажется категорично об увязке парафированного франко-советского пакта и советско-польского пакта ненападения»), «мы не должны» [880]. Наркому оппонировал его заместитель Л.М. Карахан, основные возражения которого состояли в следующем. «Фр[анция] Польшу не бросит», и для заключения пакта с Парижем СССР придется, как минимум, пойти на «признание переговоров и ведение переговоров» с Польшей. Вся польская политическая элита едина «в вопросе о пакте», национальные демократы («Газета Варшавска») поддерживают позицию правительства. Поляки ставят вопрос ребром: «Россия должна выбирать» – «либо с Фр[анцией] и Польшей, или с Германией». Карахан, долгое время принадлежавший к чичеринской группе, не был склонен сбрасывать со счетов опасность разрыва советско-германского политического сотрудничества, но протестовал против того, чтобы сводить «всю внешнюю политику» «к одному «узлу» [ – ] Германии – она якорь спасения СССР, все должно быть подчинено этому “узлу”». «Неверно. Германия – лишь один из главных утесов… Л[итвинов] переоценивает значение Г[ермании] и не учитывает или недооценивает значение других факторов». «Л[итвинов] сводит все к отношениям Германии к Польше», утверждая, что «Германия может примириться с Францией, она может примириться с урегулированием наших отношений с Фр[анцией], но с Польшей никогда. Он забывает, что польский вопрос есть французский вопрос. Коридор разве это только польский вопрос, это в большей степени французский вопрос». Карахан соглашался с Литвиновым, что «игра», которую ведут Париж и Варшава «неясная», даже «двойная», но все же это «одна и та же игра, только ходят разными картами» и расчет на франко-польские разногласия иллюзорен. Поэтому необходимо направить Польше меморандум, цель которого – «не заключение пакта и не на условиях Польши», а во-первых, «планомерно подчеркнуть политику мира (ибо наш ушат холодной войны – против нашей пацифистской позиции, которая не исключает Польшу», и, во-вторых, заставить французов и поляков «раскрыть карты», «помочь выяснению позиций и успокоить» [881]. Позицию, которую занял в дискуссии на Политбюро Н.Н. Крестинский, выяснить не удалось; вероятно, она находилась в пределах, намеченных выступлениями Литвинова и Карахана. Отвергнув «установку т. Литвинова», Политбюро пошло и значительно дальше предложений Карахана. Ссылка на «прежние решения Политбюро» адресовала к принятому четырьмя года ранее постановлению «поручить НКИД в переговорах с Польшей исходить из необходимости доведения их до успешного конца» [882]. Тем самым Наркоминдел был ориентирован при подготовке своих соображений руководствоваться второй частью того же постановления – «начать переговоры с тех пунктов, по отношению к которым имеется наибольшая вероятность достигнуть соглашения». Таким образом, вопреки позиции Наркоминдела и под влиянием настояний Сталина, Политбюро фактически предрешило вступление СССР в переговоры с Польшей для заключения пакта.

Изученные материалы не содержат никаких свидетельств о том, что на принятие этого решения оказали воздействия сообщения о маньчжурском инциденте 18 сентября, положившего начало длительному военно-политическому конфликту вблизи восточных границ СССР (в частности, курировавший отношения с Японией и Китаем Л.М. Карахан не воспользовался ссылкой на появление новой потенциальной угрозы, хотя в поисках аргументов достигал столь отдаленных сюжетов, как возможность влияния О. Чемберлена на политику правительства Дж. Р. Макдональда). Решение Политбюро от 20 сентября явилось, по всей вероятности, результатом естественной эволюции позиции советского руководства, предшествующие этапы которого отразились в резолюциях Политбюро от 30 августа, 3(5) и 10 сентября 1931 г.

На разрешение Политбюро («отдельно от общего вопроса о Польше») Коллегия НКИД представила также предложение Антонова-Овсеенко отреагировать на попытку газеты «Kurier Polski» в связи с полемикой с агентством Гавас возложить на советского полпреда ответственность за недоразумения с инициативой пакта в конце 1930 – начале 1931 гг. Антонов-Овсеенко полагал, что выступление «Курьера Польского» инспирировано МИД и просил «предпринять какую-нибудь акцию против этих действий Польши, вплоть до официального представления польскому правительству». При обсуждении в Коллегии Стомоняков предложил сделать такое представление (через поверенного в делах Польши в Москве), против чего возражал Карахан, а Литвинов считал правильным избрать средний путь и прокомментировать в «Известиях» женевскую корреспонденцию «Курьера Польского», «чтобы лишить польское правительство возможности ссылаться на тов. Антонова-Овсеенко» [883]. В протоколе Политбюро постановление по поставленному НКИД вопросу отсутствует; вероятно, спор между членами Коллегии был разрешен иным путем.

20 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

5. – О Финляндии (ПБ от 3.IX.-31 г., пр. № 60, п. 34/15). Согласиться на обмен установленными сведениями о вооружениях с Финляндией.

Выписки посланы: т. Литвинову, т. Крестинскому, т. Ворошилову.

Протокол № 63 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 9.

Впервые вопрос об обмене сведениями о вооружениях с Хельсинки был внесен в Политбюро 3 сентября 1931 г. [884]Предложение о двустороннем обмене сведениями, которые подлежали представлению Конференции по разоружению, было неофициально высказано финской стороной в конце августа. Официально оно было сделано 25 сентября, после того, как стало известно о принципиальном согласии на это советского правительства. 1 октября 1931 г. (дата была предложена МИД Финляндии) временный поверенный в делах Финляндии в СССР Р. Хаккарайнен и заведующий 1 Западным отделом НКИД Н.Я. Райвид обменялись сведениями о количественном составе вооруженных сил мирного времени.