Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

26 сентября 1931 г.

Опросом членов Политбюро

8/6. – Об импорте из Латвии.

Предложить Валютной комиссии в трехдневный срок рассмотреть во всем объеме вопрос импорта из Латвии в 1931 г.

Выписки посланы: т.т. Рудзутаку, Розенгольцу.

Протокол № 65 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 26.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д 11.. Л. 16.

Хотя Политбюро отказалось двумя неделями ранее санкционировать денонсацию советско-латвийского торгового договора [885], ситуация в торговле с Латвией не могла его устраивать: значительное отрицательное сальдо при дефиците свободных валютных средств побуждало к принятию мер по сокращению импорта из этого прибалтийского государства. Возможно, именно вопросы сокращения импорта и были в центре внимания Валютной комиссии, поскольку на состоявшемся месяц спустя заседании Политбюро при обсуждении этого вопроса было решено не идти на дальнейшие валютные жертвы [886].

30 сентября 1931 г.

Решение Политбюро

11. – Об измышлениях рижской и финской печати (т. Литвинов).

а) Официального опровержения не давать.

б) Дать заметку в «Известиях» с приведением телеграмм и кратким комментарием, высмеивающим сообщения о моратории. Поручить тт. Литвинову и Калмановичу просмотреть проект заметки.

в) Предложить ТАСС’у эту заметку перепечатать для сообщения за границу.

Выписки посланы: т.т. Донецкому, Литвинову, Калмановичу.

Протокол № 66 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.9.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 1.

В конце сентября 1931 г. в латвийской и финской печати появились сообщения о том, что Советский Союз намерен объявить мораторий по оплате кредитов и об отказе советских хозяйственных организаций в течение года платить по своим векселям. На фоне лавины сообщений об углублении финансового кризиса в Европе, САСШ и Японии о введении некоторыми странами моратория по финансовым обязательствам эта информация выглядела правдоподобной, тем более что ограниченность валютных ресурсов СССР была общеизвестна. Сообщения о советском моратории грозили затруднить получение кредитов, несмотря на то, что Москва всегда стремилась пунктуально выполнять финансовые обязательства. По всей вероятности, сообщения латвийской и финской печати были полным вымыслом.

Реакция Политбюро была стремительной (первые сообщения в латвийской прессе появились 29 сентября). На следующий день после решения Политбюро «Известия» поместили сообщение об измышлениях зарубежной печати, сопроводив его кратким пояснением, в котором они объяснялись тем, что сопоставление разлагающегося капитализма с победами социалистического строительства становится для антисоветских кругов слишком убедительным и опасным [887].

В латвийской прессе первые опровержения информации о неплатежеспособности СССР появились 2 октября 1931 г. (полпредство в Риге располагало каналами для продвижения такого рода материалов в некоторых латвийских изданиях). Тем не менее, через месяц сообщения о введении СССР моратория и отмене золотого стандарта появились на страницах германской прессы («Deutsche Algemeine Zeitung» и др.), которая связывала ожидаемое изменение финансовой политики СССР с неблагополучием шведского концерна И. Крейгера [888]. 25 октября Политбюро признало нецелесообразными выступления советских представителей за границей с опровержениями заявлений о неплатежеспособности СССР, но вместе с тем предписывало опубликовать в «Известиях» статью на этот счет [889].

10 октября 1931 г.

Решение Политбюро

5. – О Польше (ПБ от 20.IX.-31 г., пр. № 63, п. 3) (т.т. Карахан, Литвинов, Крестинский).

а) Признать целесообразным одновременное обращение НКИД как к Бертело, в ответ на его запрос, так и к полякам.

б) Поручить т. Литвинову составить проект заявления и согласовать его с т.т. Молотовым и Сталиным.

Выписки посланы: т.т. Литвинову, Карахану, Молотову, Сталину.

Протокол № 68 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 10.10.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 23.

23 сентября, вскоре после решения Политбюро, поручавшего НКИД к 10 октября предложить шаги, позволяющие добиться заключения советско-польского пакта о ненападении, генеральный секретарь МИД Франции Ф. Вертело сообщил полпреду В.С. Довгалевскому о том, что заключение такого пакта должно «предшествовать или сопутствовать» подписанию аналогичного франко-советского договора [890]. Получив это сообщение, Политбюро 30 сентября «поручило НКИД выяснить дополнительно положение с пактом и внести к следующему заседанию Политбюро свои предложения по вопросу о дальнейших шагах» [891]. 5 октября Бертело повторил заявление «о желательности предварительного заключения польско-советского пакта и рассказал, что виделся с Залеским, которому и Бриан и он сделали заявление о желательности заключения польско-советского пакта в редакции, аналогичной франко-советской» [892]. «Последнее заявление Бертело тов. Довгалевскому, – писал Литвинов Секретарю ЦК ВКП(б), – несомненно нарушает имевшуюся договоренность о несвязывании подписания пакта какими бы то ни было условиями. Правда, несмотря на эту формальную договоренность, Бертело и раньше говорил тов. Довгалевскому, а Массигльи – мне в Женеве, что пакт не будет подписан до выяснения исхода переговоров по размещению наших заказов во Франции. Теперь, однако, Бертело выставил совершенно новое условие об одновременном и предварительном подписании советско-польского пакта или хотя бы получении уверенности в шансах подписания его».

Учитывая разногласия, обнаружившиеся в конце августа-сентября 1931 г. между НКИД и Политбюро, в записке членам высшего руководства Литвинов дипломатично уклонился от попытки определить «точную причину предъявления этого нового условия» [893]. Сам нарком полагал, что официальная позиция Франции была изменена главным образом вследствие «нажима, произведенного поляками, когда они узнали о парафировании пакта» СССР и Франции. Он продолжал считать, что Польша на деле стремится не к заключению договора с СССР, а «скорее всего… хотела бы впутать нас в переговоры, максимально затягивать их и таким путем оттянуть или засаботировать подписание советско-французского пакта». Предостерегая Антонова-Овсеенко против проявления инициативы и подчеркивая, что «решения о вступлении в переговоры с Польшей» «у нас пока нет» «и оно не скоро будет принято», нарком уже в конце сентября предсказывал: «Возможно, что будет признано предпочтительным придать переговорам с Польшей характер нашей уступки Франции. Такая постановка вопроса имеет… и ту выгоду, что Франция не сможет заставить нас принять навязываемые нам Польшей условия, которых от нас и сама Франция не требовала» [894]. Для подготовки такого выхода из возникших осложнений еще до рассмотрения вопроса в Политбюро советская дипломатия «заявила французскому правительству о нашем согласии» на подписание с Польшей договора, аналогичного советско-французскому пакту ненападения [895]. В НКИД началась разработка нового проекта договора о ненападении с Польшей. Его первый вариант был составлен 3 октября «на основе нашего проекта 1926 г., с учетом переговоров 27 г. и фр[анко]-сов[етского] пакта», второй (после обсуждения членами Коллегии и «на основе парафированного франко-советского пакта») – 10 октября [896]. На заседании Коллегии НКИД (состоявшемся, вероятно, 8 октября) обсуждались два варианта дипломатических действий. При определении позиции СССР Литвинов предлагал руководствоваться необходимостью «максимально сократить неизбежную оттяжку заключения франко-советского пакта», и действовать таким образом, чтобы «ответственность за дальнейшие оттяжки не могла приписываться нам». «Если, однако, исходить из безусловной желательности пакта с Польшей, – делал нарком уступку возобладавшему в Политбюро мнению, – то можно считать французское вмешательство фактором положительным». Оба рассуждения приводили Литвинова к предложению «заявить Бертело, что мы ожидаем теперь от Польши официального и формального подтверждения приемлемости для нее текста советско-французского пакта, в результате чего польско-советский пакт мог бы быть скорейшим образом подписан… Такая тактика имеет то преимущество, что Польша будет вынуждена либо сразу раскрыть свои карты, либо оттягивать свой ответ не нам, а самой Франции. Этот путь наиболее убедительным образом докажет и Франции и всеми миру, кто является виновником односторонней оттяжки и саботажа». Лишь нехотя («если этот путь отвергается») нарком соглашался с возможностью приглашения в НКИД посланника Патека или временного поверенного в делах Зелезинского и, «сославшись на переданное нам заявление Бертело о приемлемости для Польши текста советско-французского пакта, просить скорейшего официального подтверждения этого заявления, изъявив с нашей стороны согласие на подписание такого пакта» [897]. По всей вероятности, с таким подходом солидаризировался и Н.Н. Крестинский. Третий участник заседания Коллегии Л.М. Карахан, «отстаивавший наше непосредственное обращение к Польше и возражавший против первого варианта», оказался в меньшинстве и обратился к членам Политбюро с краткой запиской, в которой были оспорены аргументы Литвинова. Подобно Литвинову Карахан был уверен в тесной зависимости польской политики в отношении СССР от позиции Парижа, однако с большим недоверием оценивал роль Франции в переговорах о пактах ненападения: «Действовать через Францию… это не прямой и не отчетливый путь. Он облегчит полякам и французам их игру, даст лучшую возможность для всяческих затяжек с их стороны, тогда как «делая прямое предложение» Польше, СССР может «сгладить впечатление от отпора, который мы дали полякам после вручения Патеком польского проекта пакта», «припереть поляков к стенке и укрепить нашу позицию в отношении Франции». Если Литвинов предлагал в случае обращения к Польше, «во избежание всяческих искажений», вручить Патеку или Зелезинскому письменное заявление, то его заместитель настаивал, что информировать французов о советском демарше также следует в письменной форме, «чтобы затруднить им дальнейшее вранье» [898]. Во всяком случае, в руководстве НКИД не испытывали сомнений в необходимости дать утвердительный ответ французскому правительству. «Решением» Политбюро «О Франции» от 10 октября «предложение НКИД» было принято [899].