Георгий Березко - Ночь полководца

Только что генерал простился с обоими комдивами - Богдановым и Семененко: сейчас он диктовал адъютанту приказ по артиллерии. Начальник оперативного отдела, молодой еще полковник с глазами навыкате, отчего они всегда казались удивленными, принимал по телефону донесение воздушной разведки. В маленькой комнатке флигеля, где жил, вероятно, директор школы, не прекращалась работа. Иногда командарм откидывался на подушку, отдыхая несколько секунд, и вновь приподнимался... В положенное время ему принесли обед, и он поел без аппетита, не заметив того, что было подано. Так в течение нескольких часов он принимал офицеров, отдавал приказы, говорил по телефону и лишь к вечеру разрешил себе немного подремать.

Уже зажгли лампы, когда к койке Рябинина подошли командир медсанбата и главный хирург.

Луконин справился о здоровье генерала и попросил позволения перенести его в операционную, чтобы там сменить повязку. Рябинин ответил не сразу, предварительно прислушавшись к себе, как бы желая удостовериться в необходимости снова лечь на стол. И внезапная боязнь чего-то еще не известного предостерегла его, - смутная, похожая на предчувствие, она в первый раз заставила его испугаться своей раны.

- Чего там перевязывать? Все уже сделали, кажется... - грубо проговорил он.

Хирург потребовал, однако, чтобы ему позволили осмотреть рану, и его настойчивость усилила, неясные опасения командарма. Он без ущерба для дела мог, конечно, показаться врачу, - это отняло бы не так уж много времени... Но страх перед тем, что способно было теперь помешать ему, заставил Рябинина схитрить.

- Попоздней давайте... Сейчас никак нельзя, - сказал он. - А через полчасика приходите.

Когда врачи ушли, командарм категорически приказал не впускать их больше к себе. Вскоре в медсанбате появились армейский хирург и начальник санчасти армии, но Рябинин их не принял.

11

Кулагин был невысокого мнения о человечестве, поэтому он не мог предположить, что Уланов добровольно вернулся в обреченный батальон.

- А, москвич! - завидев Николая, сказал солдат. - Что ж так оплошал?

- Здравствуйте! - закричал тот. - Насилу проскочили к вам... - Николай был очень доволен, добравшись, наконец, до своей части, путь к которой оказался таким трудным. - По пояс в воде шли, - добавил он, улыбаясь знакомым лицам.

- Торопились? - спросил Кулагин и подмигнул бойцам, толпившимся вокруг.

Люди после двухсуточного непрерывного боя выглядели осунувшимися, похудевшими. Иные казались оглушенными, - они были тихи и сосредоточенны; другие порывисто двигались, вздрагивая и ругаясь при каждом шуме.

- Ну да, торопились... - простодушно ответил юноша. - Вода все время прибывает. Лес внизу на метр залило...

Он и Рябышев были мокры до пояса. Николай отжимал отяжелевшие полы шинели.

- Вот несчастье... - сказал Кулагин. - Часок бы еще проволынились в тылу, там бы и заночевали. - Он легонько толкнул Уланова в грудь и коротко, невесело засмеялся.

- Конечно. Теперь только на лодках можно... - согласился Николай. - Где комиссар? Приказ у меня к нему...

Кто-то вызвался проводить Уланова, и он торопливо пошел, стуча палкой по настилу. Впрочем, он не расставался с нею теперь лишь из предосторожности, так как снова не хромал.

- Артист! - произнес Кулагин и выругался, потому что не терпел лицемерия. А чем, как не притворством и желанием казаться лучше других, можно было объяснить поведение этого молодого бойца?

Окоп, в котором держались остатки батальона Горбунова, был отрыт противником на склоне возвышенности. Дальше, метрах в ста семидесяти двухстах, находились немцы, занимавшие вторую свою линию. В паузах между огневыми налетами бойцы слышали чужую, ослабленную расстоянием речь команду или ругань врагов. Две их контратаки были отбиты в течение дня; к вечеру установилось затишье... Но с тыла надвигалась новая опасность. Заглядывая в амбразуры, люди видели на востоке широкое, остекленевшее пространство. Солнце закатывалось на расчистившемся небе, окрасив спокойную поверхность разлива в розово-желтый цвет. Лес на горизонте утопал в бескрайной воде, одинокие деревья были похожи на плавающие кусты. Кое-где чернели еще полоски земли, но и они становились меньше с каждым часом. Вода плескалась в трех-четырех шагах от бойниц, шевеля на светлой волне обгорелые тряпки, солому, обломки дерева.

Кулагин и еще несколько красноармейцев, стоя по щиколотку в грязи, возводили бруствер на обратной, западной стороне окопа. Рябышев, получивший саперную лопатку, трудился вместе со всеми.

- Копай, копай, - подбодрял его Кулагин, - копай, пока самого не закопали...

Солдат не поднимая глаз, отмалчивался, и это подзадоривало Кулагина.

- Обмишурились вы, ребята! Таким быстрым манером в тыл смылись... Вот, думаю, ловкачи! Гляжу - назад тащитесь... Как это вышло, что вас пригнали?..

Рябышев ожесточенно шлепал маленькой лопаткой по сочащейся земле, выравнивая насыпь, словно старался заглушить беспощадный голос.

- Теперь уже никуда не смоетесь... С нашего пупа - ни туда, ни обратно... - издевался Кулагин.

Чужая неудача доставляла ему некоторое облегчение; мысль, что кто-то еще делил его участь, утешала солдата.

Вечерний луч проник в бойницу и, упав на противоположную стенку, высветил там красный четырехугольник. На лицо Кулагина, измазанное землей, поросшее темной щетиной, лег нежный розовый отблеск.

- Москвичу нашему хвост прищемили... Смех да и только... - устало проговорил он.

Уланов нашел старшего политрука в немецком офицерском блиндаже, хозяин которого бежал или был убит. Пока Лукин читал бумагу из штаба полка, доставленную Николаем и на этот раз не пострадавшую, юноша с любопытством осматривался. На столе стояли чашки из толстого белого фаянса и такой же чайник; поблескивала плоская губная гармоника. Над застеленной железной койкой был растянут на стене узкий пестрый коврик. Запах, исходивший из чужих вещей, - смесь сладковатого табака и пота, - казался необычным.

Лукин внимательно, два раза, прочел приказ, в котором предписывалось удерживать захваченную позицию впредь до прибытия подкреплений. Перевернув листок и не обнаружив ничего на обратной стороне, комиссар сложил бумагу и спрятал на груди под шинелью.

- Вам поручили что-нибудь передать устно? - спросил он, озадаченный отсутствием указаний на то, когда именно прибудут к нему подкрепления.

- Прекрасно! - проговорил он, выслушав отрицательный ответ, словно другого не ожидал. - Прекрасно! - В очках Лукина недоставало одного стеклышка, и незащищенный, широко открытый глаз комиссара как будто удивленно смотрел на Уланова.

Тому очень понравился новый комбат, хотя он и не походил на Горбунова. Но в худощавой, сутулой фигуре старшего политрука, в правильной, интеллигентной речи, в быстрых и нешироких движениях было нечто понятное, почти родственное Николаю. Даже автомат, висевший на плече Лукина, граната, прикрепленная к поясу, никого не могли обмануть, - их обладатель не казался воинственным или суровым. Его и теперь легко было представить в библиотечном зале, в лаборатории, за учительской кафедрой. И Николай, отвечая на расспросы, испытывал особое удовольствие от непринужденности, с которой держался перед командиром.