Валентин Ковалев - Крупнейшие уголовные дела XX века в США

— Виновны, — после не долгого совещания огласил решение старшина жюри.

Дальнейшее было делом юридической техники. Согласно действующему американскому уголовно-процессуальному законодательству в решении вопроса о назначении меры наказания присяжные заседатели не участвуют. Этот вопрос решается судьей единолично. И судья Росцел Томсен его решил. На следующем судебном заседании он объявил меру наказания: Филипп Берригэн приговаривался к шести годам тюремного заключения, Дэниэль Берригэн — к трем, к различным срокам лишения свободы были осуждены и другие члены «кейтонсвильской девятки».

Но судья не спешит закрывать судебное заседание. Наряду с уголовными санкциями он считает необходимыми и моральные сентенции:

— Достопочтенные отцы, — обращается он к осужденным священникам, — разрешите мне сказать Вам со всей искренностью следующее. Вы — прирожденные лидеры, и я глубоко верю в Вашу способность овладевать человеческими душами в любой обстановке. Я надеюсь, что Вы понимаете, какую огромную пользу может принести этот Ваш талант узникам, пребывающим в тюрьмах. Я надеюсь также, что Вы, находясь в заключении, употребите часть Вашего времени и таланта для привлечения идеалистически настроенной молодежи этой страны к занятиям пенологией [288] Penology (пенология) — юридическая наука об уголовном наказании. . Если нам удастся использовать хотя бы небольшую долю идеализма молодежи для работы в тюрьмах, то это будет неизменным благом для государства и народа. Я еще раз выражаю надежду, что Вы не поскупитесь приложить частичку Вашего выдающегося таланта в этом направлении. Сие относится в равной степени и к Вам, отец Филипп, и к Вам, отец Дэниэль…

Ну что ж, мысль изложена достаточно красноречиво: американская тюрьма нуждается в «талантливых» заключенных. А вот нужны ли таланты на свободе — об этом судья Томсен предпочел не распространяться.

Слова судьи не остались без ответа. Несколько месяцев спустя на его имя от заключенного № 23742/145 тюрьмы Дэнбери Дэниэля Берригэна пришло письмо:

«Мой дорогой судья Росцел Томсен!

Итак, наконец, я в тюрьме… Здесь мне часто вспоминаются слова, с которыми Вы обратились к нам после оглашения приговора. Вы призывали нас употребить наш талант для работы в тюрьме, для исправления узников, в особенности молодых. Искренность Ваших слов поразила меня тогда. Чувство это я сохранил и по сей день… После суда наши пути, скрестившиеся по воле удивительного предназначения, вновь разошлись. Я и мой брат оказались в заключении, а Вы продолжаете ежедневно отправлять правосудие. (В Америке семидесятых годов это неблагодарное и тоскливое занятие.)

Так вот, в течение последних месяцев я пытался следовать Вашим советам и накопил некоторый опыт, которым мне хотелось бы поделиться с Вами. Исправление преступников, как мне представляется, тесно переплетается с проблемой морального обновления общества. В этом смысле узники, у которых просыпается совесть (таково мое определение термина «исправление»), попадают в весьма сложное положение. Собственно говоря, в нем оказывается любой человек с пробудившейся совестью, будь то противник войны, негр, бедняк или священнослужитель. Никто из них не хочет жить в мире с сегодняшней Америкой, не хочет мириться с ее политикой войны, расизмом, эгоистической экономикой, снотворной церковью. Вот почему в наши дни исправиться — значит возродиться, превратившись из преступника в борца сопротивления.

Представьте себе, Ваша честь, что обитатели тюрем начнут думать подобным образом. Разве они не будут вынуждены поставить под сомнение само качество американского образа жизни — его политику, образование, религию, семью, общество, окружающую среду?

Мой дорогой судья Томсен! Если Ваши слова, обращенные к нам, были сказаны всерьез, если Вы серьезно верите, что, посылая людей за решетку, Вы руководствуетесь стремлением исправить человеческие жизни, а не губить их, отдавая на расправу тюремной скуке, отчаянию, духовному самоубийству, то позвольте мне в таком случае сказать Вам следующее: мы должны употребить все наше время, талант и деньги на сокрушение империи тюрем. Мы должны сокрушить ставшую правдой жизни ложь о том, что в Америке быть бедным — значит быть преступником…

Мой дорогой судья Томсен! Смею надеяться, что когда-нибудь мы еще встретимся с вами (возможно в Дэнбери) и вновь побеседуем на эту тему.

Искренне благодарный Дэниэль Берригэн» [289] Стуруа М. Бурное десятилетие. Американский дневник. М., 1981. С. 215–217. .

Приговор, вынесенный по делу «кейтонсвильской девятки», неоднократно обжаловался в различные судебные инстанции. Дело дошло до Верховного суда США. Однако высший судебный орган страны отказался пересмотреть дело в апелляционном порядке. Основанием такого отказа послужила ссылка на отсутствие в апелляционной жалобе убедительных данных о наличии «существенной юридической ошибки», допущенной судом первой инстанции. Ссылки же на высокие морально-этические и религиозные соображения, которыми руководствовались осужденные при проведении акции протеста, были признаны не относящимися к делу.

Все юридические возможности добиться оправдания по суду оказались исчерпанными. Тогда Дэниэль и Филипп Берригэны вместе с двумя своими соратниками по «кейтонсвильской девятке» решились на крайнюю меру. По истечении предоставленного в связи с обжалованием срока приостановления исполнения наказания они не явились в федеральную тюрьму Льюисберг. Это означало переход на нелегальное положение.

Из воспоминаний Дэниэля Берригэна о первых днях борьбы в подполье:

— Наши методы протеста против Вьетнамской войны оказались недостаточными. Правительство по-прежнему расширяет косовицу смерти в Юго-Восточной Азии. Правосудие осталось глухим к нашим призывам к миру и справедливости. Публичное обсуждение проблем, которые мы пытались драматизировать своими поступками, официально запрещается под страхом строгого наказания. Нам затыкают рот и в судах, и на политической сцене. А тем временем необъявленная война, противоречащая всем человеческим и конституционным законам, продолжается, подобно нескончаемому кошмару. В этих условиях суды превратились в орудие поджигателей войны. Поэтому люди не должны подчиняться их воле. И как раз поэтому для меня с Филиппом было бы равнозначно измене, если бы мы вели себя подобно элементарным преступникам, если бы мы добровольно покорились тюремной немоте и изоляции, если бы мы прекратили сопротивление угрожающе разросшейся войне. Надо смотреть в глаза политической реальности. Сейчас нет смысла вести диалог с правительством на судебной арене, где оно выступает в качестве великого инквизитора. Этот диалог следует перенести в массы. В рамках закона мало что можно предпринять. Закон контролируется Никсоном и им же попирается. До Кейтонсвиля я считал, что необходимо нарушать закон во имя мира и порядочности и нести за это наказание. Сейчас я отвергаю идею мученичества. В условиях нашего общества нет прямой зависимости между преступлением и наказанием. Правому человеку для доказывания правоты своего дела незачем отдаваться в руки тюремщиков. Это равносильно политической безответственности, ибо твое заточение способствует укреплению сил зла, с которыми необходимо сражаться. Свободой следует дорожить не для себя, а для борьбы…