Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Интерес к истории понятий возрастает, а сама отрасль методологически совершенствуется и эдиционно систематизируется после Второй мировой войны. Начиная с 1955 г. публикуется «Архив истории понятий», с 1961 г. – «Архив социальной истории», с 1963 г. начинает выходить серия «Ключевые слова европейской культуры», с 1971 г. издается «Исторический словарь философии». Между 1972 и 1997 гг. выходят в свет «Основные понятия исторической науки» (О. Бруннер, В. Конце, Р. Козеллек). В этих и многих других справочных пособиях западного, западноевропейского и особенно немецкого языкового пространства собрано поразительное количество сведений, позволяющих осознать всю обширность проблематики истории понятий как отрасли гуманитарной науки [894].

Поэтому неудивительно, что в Германии до сих пор регулярно издаются сборники трудов по истории понятий [895]. И все больше дисциплин принимает участие в дискуссиях на эту тему. В широком смысле можно сказать, что в данном случае мы имеем дело с феноменом Linguistic Turn (лингвистический поворот) [896].

Если в западном и, прежде всего, в немецкоязычном пространстве история понятий принадлежит к числу уже сложившихся и традиционных исследовательских методик, то в России такого рода исследования находятся на начальной стадии развития. Сам термин «история понятий» еще не укоренился в науке, и было бы напрасным трудом искать его во многих философских и филологических изданиях. Интерес к классическим языкам, равно как к немецкому и французскому, ослабевает: это затрудняет русским ученым знакомство с соответствующими иноязычными исследованиями по истории понятий.

В России гуманитарные науки находятся в еще более тяжелом положении, нежели на Западе: они постоянно страдают от падения авторитета этих дисциплин, от сокращения рабочих мест, от постыдно ничтожного финансирования. Привилегированная англомания, прагматика и утилитаризм, выражающиеся в предпочтении таких предметов как информатика, экономика или модные дисциплины: гендерные исследования, теория коммуникации, медиаведение, так называемое киноведение и Iconic Turn (иконический поворот), тривиальная культурология и проч., с их популистской склонностью к упрощенной экспресс-информации – все это вытесняет как способности к историко-лингвистическому мышлению, трудоемкой работе с источниками, так и долгосрочные проекты, требующие определенной выдержки. Не больше пользы приносят и раздражающие тенденции к умствованию в русофильском духе, скорее мистическому, нежели научному («русская душа», «славянская идея, «евроазиатский дух», «расовый смысл русской идеи» и т. д.). Серьезная философия с ее пограничными и соседствующими науками, к которым относится и история понятий, занимает очень шаткое положение в этой парадигме, вплоть до того, что России диагностируют «потерянный разум» [897]. И даже если совсем не принимать во внимание эти тревожные симптомы, вывод тем не менее разочаровывает.

Ситуация выглядит еще хуже, когда для историко-понятийных исследований возникают трудности, восходящие к русской истории и истории духовной жизни России и достигающие своего апогея в советское время. Вот несколько соображений на этот счет [898].

1. Исходной дисциплиной, из которой берет свое начало история понятий, является философия. Однако в России очень слабо развита философская традиция. Больше всего преуспела религиозная философия в конце XIX в. Однако многие выдающиеся философы выступали против теологии и религиозной философии (ср. известные резкие инвективы Хайдеггера). Александр Герцен придерживался мнения, что мир не может быть спасен «подогретой религией» и свойственным современному человеку недостатком последовательности в понятиях [899]. Александр Пушкин в 1825 г. выразил сожаление о том, что русский философский язык («метафизический язык») находится в «диком состоянии», или даже вовсе не существует, из-за чего все свои понятия русские должны заимствовать из иностранной литературы [900]. Иван Гончаров говорил о русском «растлении понятий и нравов». Федор Степун утверждал, что большинству русских мыслителей чужда тщательная ювелирная работа над понятиями [901]. Судьбы философии и религиозной философии во времена Советского Союза нам хорошо известны. Хайдеггер заметил, что так называемая советская философия являет собой «печальную материю» [902]. Истинная история понятий требует бесцензурной работы с источниками, широкого кругозора, свободы мысли и отказа от идеологии. Эти условия были ограничены во времена православного царизма, а во времена Советского Союза и вовсе перестали существовать. Подобные ограничения – это, вероятно, самое тяжелое историческое наследие, препятствующее развитию истории понятий в России.

2. Не только философия, но и многие другие значимые научные отрасли истории духовной жизни в России, а позже и в Советском Союзе, не могли прогрессировать должным образом. Важная для развития истории понятий классическая филология, равно как и юриспруденция, пережили «катастрофический упадок» после 1917 г. [903]Кроме того, в России не было прочных оснований для укоренения римского права – соответственно, от этого страдало усвоение системы понятий и нравственных ценностей персонализма [904]. В спорных случаях предпочтение всегда отдавалось церковно-каноническому праву. Разделение функций юриста по профессии и священника по сану, изначально связанное со становлением римского права, долгое время не имело своего русского эквивалента, а во времена Советского Союза преобладала, так сказать, личная уния «идеологически грамотного священника» и партийного прокурора. К тому же древнерусское судопроизводство часто предпочитало казуистическое решение по отдельным частным случаям и бытовое право положительному правовому регулированию, которое могло бы способствовать осознанию действующей правовой культуры с ее основными ценностями, зафиксированными в соответствующих понятиях. Повальная безграмотность проделала всю оставшуюся работу. В марксистско-ленинистской исторической науке после 1917 г. вновь возобладала идеологическая система принуждения, которая, разумеется, разрушила теологию и историю религии. Свобода мысли могла существовать только во внутренней эмиграции. Еще больший вред истории понятий нанесло начавшееся после перестройки на волне своего рода юношеского максимализма вышеупомянутое засилье модных популярных теорий. Философ Одо Марквард считает, что не легковерная молодежь, а люди, достигшие зрелого возраста, являются «…особенно теоретически одаренными, поскольку с течением времени жизни – по меньшей мере – редуцируется склонность к единомыслию» [905]. И разве не «склонности к единомыслию» и «иллюзии бесконечности» требовали православие и коммунистическая идеология? Укорененное в философии понятийное мышление, требующее, напротив, самостоятельности, противостоит и тому и другой.