Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Все вышесказанное доказательно свидетельствует о том, что авторский замысел романа «Обломов» не может быть понят без знания Шиллера. Гончаров несомненно считал, что читатель дополнит в своем воображении данную автором «идею» литературного произведения (VIII, 244). По его мнению, лишь тот человек поймет его романы, который способен постичь скрывающиеся за образами и описаниями «идеи», а также читать «между строками» (VIII, 102, 146 и др.). Именно в этом смысле Гончаров чувствовал себя непонятым и был огорчен, что никто так и не разделил его мыслей: «Напрасно я ждал, что кто-нибудь и кроме меня прочтет между строками, и, полюбив образы, свяжет их в одно целое и увидит, что именно говорит это целое? Но этого не было» (VIII, 102).

Вследствие сосредоточенности на актуальных вопросах русской жизни современная писателю критика не была склонна к обобщенному «эстетическому» восприятию его произведений. Рано умерший Белинский, по мнению Гончарова, напротив, обладал такой способностью, так как был знаком с Гегелем, Шиллером и Гёте (VIII, 96, 102). Даже учитывая излишнюю ожесточенность стареющего Гончарова, связанную с поверхностными и зачастую нелицеприятными откликами на его последний роман «Обрыв», можно все-таки увидеть за приведенными высказываниями принципиальную позицию по отношению к читателю. Гончарову нужен активный читатель-соавтор, толкователь, способный независимо от злобы дня воспринять идейную и эстетическую сущность произведений. Писатель со всей определенностью высказывается против утилитаризма, свойственного, по его словам, «нео- или ультрареалистам», которых он упрекает в том, что они возвели в основной принцип искусства насущную злобу дня и пустое копирование действительности «как она есть» (VI, 446; VIII, 140). Истинный художник не должен, по его мнению, ограничиваться изображением хаотически-эфемерных вопросов сегодняшнего дня и «микроскопических явлений жизни» [703]. К вопросам искусства в большей степени принадлежит «стремление к идеалам», и он – Гончаров – хотел бы придерживаться здесь «знаменитых авторитетов» и «школы старых учителей » (VI, 449, 457; VIII, 140, 145).

Совершенно очевидно, что это признание дает широкие возможности для истолкования романов Гончарова. Он сам имеет в виду читателя, способного читать «между строками».

Если, по нашему предположению, «между строками» романа «Обломов», прежде всего, прочитывается Шиллер, то следует привести здесь дальнейшие доводы. Мы попробуем сделать это в первую очередь относительно понятия и предмета «идеала». В первой половине XIX в., особенно в 1820–1840-е годы, «стремление к идеалу» наряду с «прекрасной душой» и «человеческим назначением» принадлежало к наиболее употребляемым выражениям русских романтиков и идеалистов. В это же время происходит действие романа «Обломов». Восприятие же идеала восходило, даже основывалось, прежде всего, на глубоком увлечении Шиллером. Ведь Шиллер был для русских «поэтом идеала», «поэтом мысли» и «певцом мечты». Его оценивали как «колоссальную фигуру», «певца свободы», «пророка гуманности», чьи стихотворения вызывали «глубокое восхищение» [704]. Огарев признавался: «Шиллер был для меня всем – моей философией, моей гражданственностью, моей поэзией»; Боткин добавлял: «Виноват ли я в том, если мне баллады Шиллера в тысячу раз больше волновали сердце, нежели русские сказки и старинные сказания о князе Владимире?» [705]. Веймар и Йена с их памятными местами Гёте и Шиллера стали для многих русских местом регулярного паломничества, где встречались «родные души» [706]. А.И. Герцен охарактеризовал это время родства душ в своих воспоминаниях «Былое и думы» как шиллеровский период [707].

В той же обстановке русской шиллерианской эйфории, что до сих пор в полной мере не учитывается исследователями, существовал и Гончаров [708]. В его письмах, воспоминаниях и литературных статьях есть много высказываний о необходимости идеала и об идеалистическом восприятии литературы. Еще из московских лекций Надеждина и Шевырева Гончаров узнал и полюбил, как он сам неоднократно писал, «идеалы добра, правды и красоты» (VII, 225; VIII, 422). Именно по законам «красоты» и «совершенства», в духе «разума и морали» воспитывался он сам и молодежь его времени.

Здесь следует добавить, что Гончаров сравнивает воспитание, направленное к идеалу, с воспитанием Обломова и приходит к однозначному выводу. С особой силой это проявилось в одном из писем от июня 1860 г. к С.А. Никитенко о порочности обломовщины. «Обломовское воспитание», по Гончарову, не представляет собой ничего, кроме «грубости и грязи», «растления понятий и нравов», «предрассудков» и «летаргического сна» (VII, 285). Отсутствие истинного воспитания и самовоспитания исключает «исполнение долга» и «человеческое назначение». И ему, Гончарову, угрожало это «болото», но живая натура, сила воображения и «стремление к идеалу» спасли его (VII, 285). И тут же писатель добавляет: «Если я романтик, то уже неизлечимый романтик, идеалист» (VII, 287).

При просмотре писем, статей и мемуаров Гончарова обнаруживается множество подобных мест. Так, в одном из августовских писем 1860 г. он различает две формы равнодушия: изначальную или же очень быстро приобретенную «скотскую апатию» лени и возникшую лишь после долгой борьбы «усталость души» как «резигнацию» (покорность необходимости) (VII, 307). Он совершенно не сомневается, что именно в русской Обломовке рождается чуждая жизни склонность искать решение вопросов не целенаправленными усилиями, а в мечтательных снах. Деятельность, по Гончарову, тоже форма «наслаждения» (VII, 305). «Резигнация» появляется лишь как результат длительного труда, рефлексии и нужды, после того как вера и надежды поколеблены жизненной реальностью (VII, 307). Мне представляется очевидным, что такое как бы облагороженное понимание резиньяции созвучно шиллеровскому стихотворению «Resignation» («Отречение») и его учению о «покорности перед необходимостью» [709]. Заключительные строфы «Resignation» подтверждают это. Там не только сказано: «А верующий – благ земных лишайся», но и « Надеявшийся награжден не мало, – // Награду вера всю в себе несет» [710].

Надежда и вера обусловливают поиск идеала. Гончаров противится изображению жизни «как она есть»: «стремление к идеалам», по его мнению, совершенно необходимо, потому что оно принадлежит к «органическим свойствам человеческой природы» (VIII, 140, 306 и др.).

Отрицание идеалов есть отрицание искусства, целью же художника, его фантазии должно быть «усовершенствование» человека, т. е. проповедь «добра, правды и красоты» (VI, 147).