Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Слово «воспитание» также принадлежит к ключевым понятиям гончаровского творчества. Всякий, желающий достичь «достоинства человеческого назначения», должен быть воспитан соответствующим образом. Отсутствие воспитания или же неверное воспитание, например, привычка к бездеятельности, «портят» человека. Свое понимание воспитания Гончаров определяет двусторонне: прежде всего, это «нравственное воспитание», а затем «эстетическое» (ср.: VI, 430, 437, 459; VIII, 285, 352). По нашему мнению, здесь, а также в определении идеалов, выявляются прямые соответствия с шиллеровским сочинением «Об эстетическом воспитании человека».

Именно в романе «Обломов» проблемам воспитания принадлежит центральная роль. Образы Обломова и Штольца демонстрируют результаты двух диаметрально противоположных «систем воспитания» (IV, 143). В обломовском сне предстает некая педагогическая идиллия, согласно которой «норма жизни» состоит в умерщвлении «вечных устремлений», так что попытки маленького Ильи Ильича вырваться из-под опеки разбиваются в прах и его силы «увядают» (IV, 124, 144). В «ужасной жизни», в мертвой тишине Обломовки человек формируется под диктатом материальности и цикличности, он заброшен и забыт (IV, 120, 126). Обломовка демонстрирует ужасающую картину упадка воспитания в провинции, где нет места шиллеровским идеалам физического, нравственного и эстетического совершенствования. Даже леность слуги Захара связывается с его «лакейским воспитанием» (IV, 75). Ольга и, прежде всего, Штольц, напротив, получили «практическое» и «здоровое воспитание», которое включает и «вечную устремленность», и разумный поиск идеалов [711]. Как для Обломова, так и для Ольги, а в финале и для сына Обломова, Андрея, Штольц выступает в качестве «вождя» и «воспитателя». Попытки помочь Обломову терпят крах, ибо его слабоволие ведет к обреченности, в то время как Ольга, обладающая большей нравственной силой, при встрече со Штольцем окончательно «довоспитывается» (IV, 413, 458). Таким образом, «идеальный Штольц» берет на себя в романе ту серьезную задачу, которую Гончаров в основе приписывал искусству: «довершать воспитание и совершенствовать человека» (VI, 455). Именно это подразумевал Шиллер под «эстетическим воспитанием человека».

Гончаров открыто провозгласил «стремление к идеалу» главным направлением своих романов. В одном из писем конца лета 1866 г. он сообщал, что с самого начала его художественной целью было изображение «идеалиста в высшей степени» (VIII, 318).

Во время работы над «Обломовым», в 1857 г., он признавался: «Меня иногда пугает, что у меня нет ни одного типа, а все идеалы…» (VIII, 244). В 1868 г. по поводу романа «Обрыв» Гончаров выразил опасение, что в новом романе не сможет подняться «на высоту своих идеалов» (VIII, 338). И наконец, в своем завещании 1879 г. «Лучше поздно, чем никогда» он снова, как и во множестве ранних писем, четко характеризует Штольца и Обломова в качестве носителей идей. В то время как Обломов был для него «воплощением сна, застоя, неподвижной, мертвой жизни», Штольц виделся писателю «представителем труда, знания, энергии, словом, силы» (VIII, 113). Вместе с тем он признавал упрек в том, что фигура Штольца несколько бледна и далека от реальности. В виде некоторого пояснения писатель добавлял, что Штольц «просто идея», что из него «слишком голо выглядывает идея» (VIII, 115).

Вдумчивый, все учитывающий Гончаров, несомненно, отдавал себе отчет в проблематичности «идеалистической» трактовки образов. Очень возможно, что неким оправданием при этом ему служил Шиллер, который в своем сочинении «О патетическом» писал о независимости читательского восприятия нравственных характеров или деяний в литературных произведениях от их исторического правдоподобия. И давал этому следующее обоснование: «Удовольствие, доставляемое нам вымышленными характерами, не меньше от того, что они лишь поэтические фикции, ибо всякое эстетическое действие основано на поэтической, а не на исторической правде. Поэтическая же правда заключается не в том, что что-либо произошло в действительности, а в том, что оно могло произойти, т. е. во внутренней возможности предмета. Таким образом, эстетическая сила должна заключаться уже в представленной возможности» (VI, 219).

Обломов, как можно заключить, – открытый Гончаровым исторический тип действительной русской жизни, тип, которому не хватает назначения человека. Этому отрицательному типу писатель противопоставил как положительный тип полунемца-полурусского Штольца, чтобы создать и для России прообраз, исполненный «человеческого назначения». Национальное происхождение Штольца указывает на немецкие литературные и философские корни. С точки зрения нравственного закона Канта и Шиллера Обломов является героем ante legem , Штольц же, напротив, протагонист sub lege [712]. Обломов со своим утверждением «Имя нам легион» представляет прошлое и настоящее, в то время как возглас рассказчика: «Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!» – обращен в будущее (IV, 168, 187). Для Гончарова будущее России немыслимо без европейской культуры и «немецкого элемента» (VIII, 116) [713]. А к «немецкому элементу», по его мнению, как это подтверждает и мемуарная литература [714], принадлежит, прежде всего, Шиллер.

В шиллеровском смысле Илье Ильичу недостает «человеческого назначения». Это обнаруживается уже в говорящем заглавии романа «Обломов». Без сомнения, это имя собственное связано общим корнем со словом «обломать», соответственно и «обломок». Возможно, здесь же присутствует и значение «облом» – неуклюжий, неотесанный человек, а также «облый» – круглый, полный [715]. Таким образом, гончаровское название, согласно определению С. Кржижановского [716], можно понимать как обозначающее «книгу in restricto» [717]. Значение слова «Обломов» предвосхищает смысл романа и противоречит тем самым современному требованию Умберто Эко, который считает, что название произведения не должно «ни затемнять, ни определять его смысла» [718].

«Обломок», «обломки» – распространенный образ в русской литературе. Пушкин говорит об «обломках самовластья» («К Чаадаеву») и о «родов дряхлеющих обломках» («Моя родословная»); Тютчев также упоминает «обломки старых поколений» («Как птичка раннею зарею…»); Герцен наполняет этот образ конкретным содержанием, изображая природные катастрофы древних времен [719], а Бальмонт заканчивает свое стихотворение «Подводные растения» словами: «…лишь трупы и обломки кораблей».

Фамилия Обломов сигнализирует о доминанте фрагментарности и отсутствии цельности. На месте целого находятся распадающиеся остатки того, что когда-то было заложено и могло бы стать единым целым. Гончаров показывает Обломова, в первую очередь, в «археологической перспективе», в то время как «эсхатологическая перспектива» [720]возникает лишь в юноше Обломове как его потенциальная возможность и, таким образом, исчезает еще в предыстории. Высокие «порывы», связанные с Ольгой, – лишь мимолетные вспышки, и сама Ольга в конце осознает, что она любила только «будущего Обломова» (IV, 375; ср. также: IV, 254). «Руина» Обломов свидетельствует более о потерянных возможностях, нежели о будущих, которые связаны со Штольцем и Ольгой.