Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Морально-нравственное «расслабление» Обломова отражается и на его физическом состоянии. Уже в первой главе романа он описывается как обрюзглый, пухлый, бесформенный человек с неопределенными чертами лица; его тело кажется «слишком изнеженным для мужчины» (IV, 7). К этому изнеженному телу в высшей степени подходят широкий «азиатский халат» и «мягкие тапочки». Как уже говорилось, проблема Обломова состоит в том, сможет ли он скинуть халат не только со своих «плеч», но и с «души и ума» (IV, 189). Ответ нам известен. Обломов, обихоженный и оставленный в покое, окончательно погружается в чисто физическое существование – ест, пьет и спит – в доме Агафьи. Он все более полнеет, следствием чего является давно предсказанный паралич.

В исследовании Й. Раттнера 1968 г. обломовская болезнь толкуется как «ожирение» (Obesitas) и убедительно объясняется с психосоматической точки зрения [725]. Удивительно, но уже в размышлениях Шиллера можно обнаружить своего рода пророчество относительно судьбы Обломова. Прежде всего, для Шиллера физическое и морально-эстетическое состояния человека неразделимо связаны между собой. Человек в своем «побуждении к форме» должен выиграть «войну с материей», дабы не стать «рабом природы», а затем не превратиться в конечном счете в жертву страха и ничтожности: «Только там место страху, где масса, грубая и бесформенная, господствует и где в неясных границах колеблются мутные очертания…» (VI, 339).

«Побуждением к форме» в широком смысле Шиллер считает все то, чего недостает Обломову и что отличает Штольца: мужество, деятельность и старание, стремление к образованию и укрощение материи, включая физическое воспитание. Человек, пребывающий в мире ощущений и ставящий тем самым «побуждение к форме» на задний план по сравнению с «побуждением к жизни», подчиняет себя животному принципу.

Безграничная продолжительность бытия и благоденствия только ради самого бытия и благоденствия представляют лишь идеал вожделения, то есть требование, которое могло бы быть поставлено лишь животностью, стремящейся в безусловное (VI, 335).

Выше мы уже отмечали, что у Гончарова также речь идет о «животной апатии», лени. Что касается Обломова, то он погружен в мечту об «обетованной земле, где текут реки меду и молока», и все его временные измерения восходят к безграничной продолжительности существования вообще (IV, 183, 486; 125, 135).

Еще отчетливее связь духа и материи проявляется в работе Шиллера «О грации и достоинстве». Шиллер исходит из того, что человеческое «побуждение к форме» выражается уже в телосложении. Сам человек есть «абсолютная первопричина своих состояний», потому что «он является в том виде, который свободно предуказан его чувством и волей, им самим, а не природой, согласно ее необходимости» (VI, 126).

Физиономия, мимика, жесты и телосложение являются конечным выражением формирующегося духа до такой степени, что внешний облик становится символом характера. При этом Шиллер различает « деятельный дух » как положительный импульс и « бездеятельную душу », не обладающую силой формирования. Живой и деятельный дух облагораживает тело, придает ему законченную форму и индивидуальность, в идеальном случае даже грациозность. Первое относится к Штольцу, обладающему стройным телом и выразительной физиономией [726]. Грация же становится лейтмотивом в описаниях Ольги (IV, 195, 242, 272, 358). Согласно шиллеровскому утверждению, «грация может быть свойственна только движению» (VI, 127), и автор часто показывает Ольгу в грациозном движении. Дальнейшая параллель с ее образом очевидна и в том, что Шиллер с грацией связывает пение.

«Нормальным состоянием» Обломова, напротив, является лежание (IV, 8). Он толстый, потому что лежит, и он лежит, потому что у него «бездеятельная душа». По Шиллеру, уже одно это обстоятельство может привести даже изначально прекрасное тело к потере формы. Если «спокойный ритм физической жизни» определяется лишь «делом пропитания и деторождения», тело в конце концов разрушается. В итоге доходит до того, «что масса постепенно возобладает над формой и действительный инстинкт созидания сам уготовит себе могилу в накопленном материале» (VI, 137–138).

Обломовка – место, где пропитание, деторождение и смерть образуют ритм жизни. Этот ритм, как ход часового механизма, повторяется и в доме Агафьи. Непосредственно с образом Обломова связан и образ могилы. Обломов даже хорошо сознает, что «сам копает себе могилу» (IV, 186; см. также: 76, 99, 395, 481 и др.).

К цитированному выше рассуждению о победе телесной «массы» Шиллер прибавил одно замечание, которое может служить просто классическим объяснением «полноты» Обломова:

‹…› большей частью такая красота телосложения заметно грубеет в среднем возрасте от полноты ; вместо тонких, еле намеченных очертаний кожи появляются углубления и вздутые складки, тяжесть исподволь влияет на форму, и восхитительная пестрая игра красивых линий на поверхности скрывается в однообразной пухлости жирового покрова. Природа отнимает то, что дала (VI, 138) [727].

Здесь Шиллер еще раз указывает на подчиненность духа таким же правилам. Кто упускает возможность «укрепить себя убеждениями, вкусом и знаниями», опускается сначала до духовной, а затем и физической бесформенности (VI, 138). Ожирение и апатия – опять-таки, с точки зрения Шиллера – следствие того, что человек терпит крах на всех уровнях «человеческого назначения». Лишь тот, кто достигает «эстетического состояния», может преодолеть «физическое» и достичь «морального» (VI, 138–139). У Обломова отсутствует «деятельный дух», и попытки Штольца воспитать его как в физическом, так и в нравственном отношении обречены на провал (IV, 168).

Противопоставляя «деятельный дух» «бездеятельной душе», Шиллер поясняет эту антитезу: деятельный дух, который одновременно является «моральным», дает человеку звание творца; при отсутствии же этого звания человек не вызывает «почтения», потому что:

‹…› чисто органические существа достойны уважения как создания ; человек может внушить нам почтение лишь как создатель (как самостоятельный творец своего состояния). Он должен не только отражать лучи чужого, хотя бы божественного, разума, подобно прочим существам чувственного мира, но он должен, как солнце, светить собственным светом (VI, 139. Курсив в оригинале. – П. Т. ).

Подобные понятия и образы в качестве основания для аналогичных размышлений находим и в романе «Обломов», и снова в связи с типологическим противостоянием главных героев. В четвертой части романа Штольц возражает Обломову, который оправдывает свое безделье бездарностью и тучностью: «Э, полно! Человек создан сам устроивать себя и даже менять свою природу, а он отрастил брюхо да и думает, что природа послала ему эту ношу!» (IV, 397).