Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Несколько позже с Обломовым случается апоплексический удар, на возможность которого не раз и достаточно рано указывалось в романе (ср.: 85, 153 и 169). Как констатирует Штольц, Обломов в очередной раз попал в «болото» (449, 488). В то время как идеал Ольги требовал сюртука и привел бы облаченного в него героя к жизни, «халатно-укутывающая» заботливость Агафьи, исходящей из субъективно добрых помыслов, «доконала» Обломова в буквальном смысле этого слова. Илья Ильич в конце концов женится на Агафье, и сказанное ею однажды в шутку, что он наденет свой халат «когда-нибудь ‹…› к свадьбе», приобретает значение жуткого мортального пророчества. О том, что связь Обломова с Агафьей является признаком победы русско-азиатского начала в судьбе Обломова, говорит и следующее обстоятельство: брата Агафьи зовут Иван Матвеевич Мухояров. Фамилия эта образована от слова «мухояр», которое, так же как и «халат», происходит из арабского языка и обозначает особый вид азиатской ткани [735].

Контраст халата и сюртука является, помимо чисто поверхностного противопоставления этих предметов одежды, также и проявлением более широкой и глубокой оппозиционной системы, отображающей физические, духовные, нравственные, социальные и географические противоположности. Уже при беглом взгляде обнаруживаются следующие антитезы:

Несмотря на то что не для всех оппозиционных пар можно найти эксплицитные подтверждения в тексте романа, приведенный синопсис показывает, что здесь заложена фундаментальная оппозиция vita activa – vita passiva . В то время как сюртук символизирует прогрессивный, наступательный (активный), открытый тип человека с широкими интересами, халат является символом созерцательно-оборонительного (пассивного) образа жизни замкнутого в себе человека с ограниченным кругом интересов. Сюртук – выразитель автономного самостоятельного прямохождения, халат же, олицетворяющий лежанье, является выразителем как желанной, так и вынужденной гетерономии. На примере конкретных персонажей этот контраст показывается вначале путем противопоставления Штольца (динамика, буржуазия, городская жизнь, Европа) Обломову (статика, дворянство, тоска по деревенской жизни, Россия как носитель азиатского начала), причем динамический элемент типологии Штольца усиливается в дальнейшем развитии действия благодаря Ольге. В отличие от homo iacens (человек лежащий) Обломова, Штольц, изображаемый либо в сюртуке, либо в «клеенчатом плаще» (159), находится «беспрестанно в движении» (62, 164). Напряжение романа достигается, однако, тем, что и в самом Обломове некоторое время происходит внутренняя борьба, на полярных точках которой находятся халат и сюртук. Противостояние этих двух принципов внутри сознания Обломова и в окружающей его реальности, а также проблема жизненной нормы находят дополнительное воплощение в образах Ольги и Агафьи. То, что Обломов оказывается рядом с Агафьей, является следствием внутренней последовательности, так как оба – и Обломов, и Агафья – воплощают в себе фрагментарный образ жизни. Так же логичен и выбор Ольги в пользу Штольца: эти двое стремятся к целостному идеалу жизни.

Необходимо отметить также, что бинарная оппозиция «халат – сюртук» перекрывается трехчленным рядом «халат – сюртук – халат», который соответствует трем фазам жизни Обломова: ребенок (чересчур изнеженный и избалованный заботой матери и няни) – мужчина (вдохновляемый, поощряемый и поддерживаемый Ольгой, требования которой, однако, в итоге оказываются выше его возможностей) – старик-ребенок (чересчур изнеженный и избалованный опекой Агафьи). Географически трем фазам жизни Обломова соответствуют три места его проживания, причем Обломовка и Выборгская сторона равноценны в плане их статичности и структурной значимости. В хронологическом аспекте с Обломовкой и Агафьей связаны протяженные отрезки времени (длительность повествуемого времени) и отсутствие развития действия, в то время как отношения Обломова и Ольги сопровождаются ускорением как временнóго, так и повествовательного развития. Традиционное разворачивание присущего романам действия становится вообще возможным благодаря тому обстоятельству, что в двух средних частях романа Обломов переоблачается из халата в сюртук, а затем опять отдает предпочтение халату. Милтон Эре по праву называет эту трехфазность ритмической последовательностью: « stasis – action – stasis » [736].

В письмах и статьях Гончаров сам неоднократно комментировал свои произведения. По собственному его заявлению, он хотел изобразить в Обломове, в этом человеке в халате, «воплощение сна, застоя, неподвижной, мертвой жизни», пример «бездонной лени, апатии, сна» (VIII, 113). Он считал даже, что изображает лень «как стихийную русскую черту» (VIII, 106, 115). В противоположность Обломову Штольц, человек в сюртуке, был для Гончарова «представителем труда, знания, энергии, словом, силы» (VIII, 113, 115). Он сознательно сделал Штольца полунемцем с русским именем и немецкой фамилией, выходцем из буржуазной семьи, поскольку «немецкий элемент» и «европейскую культуру» Гончаров считал необходимой коррективой обломовщины и действенным ферментом для положительного развития русской жизни (ср.: VIII, 116 и след.).

Несмотря на всю поэтическую пластичность и все импульсы симпатии, невольно вызываемые образом Обломова, не может быть никаких сомнений в том, что своим романом Гончаров хотел заклеймить последствия обломовщины. В июне 1860 г. он писал юной Софье Никитенко, которой он неоднократно и подробно излагал свои жизненные принципы, что воспитание и жизнь à la Обломов означают грубость, грязь, болото и «всеобщее растление понятий и нравов» (VIII, 285). Какой бы замечательно точной ни была образность халата для создания характеристики литературного персонажа, «человеческое предназначение», о котором так часто говорил Гончаров, не могло быть достигнуто в процессе «лежанья». Не случайно Обломов сравнивается в романе с простым «зрителем» жизненной борьбы, в то время как Штольц и Ольга предстают «гладиаторами» на арене жизни (125, 415, 480 и др.).

Последние слова, произносимые Обломовым в романе, обращены к Штольцу: «Не забудь моего Андрея!» (490). Обломов сознательно назвал своего сына, рожденного Агафьей, именем Штольца. Во внутреннем монологе Штольц принимает завещание Обломова и обещает:

Нет, не забуду я твоего Андрея ‹…›. Погиб ты, Илья ‹…›. Но поведу твоего Андрея, куда ты не мог идти ‹…› и с ним будем проводить в дело наши юношеские мечты (490–491).

Если уж Обломов сам не смог выбраться из болота неправильного воспитания и слабоволия и сбросить халат «с души, с ума», то он хочет, чтобы хотя бы его сын был воспитан по принципам активной, деятельной «сюртучной» жизни. Возложение ответственности за судьбу Андрея на Штольца содержит в себе окончательное послание к читателю, заключающееся в том, что будущее России не следует искать в псевдоидиллии «обломовщины». Финал романа говорит о том, что Андрей Обломов наверняка не будет принадлежать к типу «халатных» людей, покойно отлеживающихся «на ложе лености».