Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

Здесь необходимо типологически различать недостойное человека тунеядство, ничегонеделание – и сознательное бездействие в смысле атараксии. Первое – элемент паразитического образа жизни, второе – одно из проявлений жизненной мудрости. Специфика и обаяние фигуры Обломова заключаются в том, что он, хотя и является в смысле трудовой морали лишним человеком, тем не менее не относится ни к одной из этих типологий [749]. Упрощенная характеристика Обломова как человека ленивого и Штольца как человека деятельного и гордого в значительной степени зависит от того, какие иерархии ценностей, шаблонные представления (отличительные признаки того или иного народа!) и литературные образцы (или предрассудки!) кладутся в основу этой характеристики. Традиционное противопоставление Обломова Штольцу представляется проблематичным и по той причине, что Обломов, будучи русским, противопоставляется Штольцу, не являющемуся «чистым» немцем, а представляющему собой тип «русского немца», в котором удачным образом должны быть синтезированы и немецкие, и русские элементы. Б. Паскаль сказал однажды, что все человеческие пороки («грехи») восходят к двум источникам, имя которым «гордость и леность» [750]. К. Малевич, правда, категорически протестовал против утверждения, что якобы «лень – мать пороков» [751]. В. Набоков же ставит вопрос о том, не Обломов ли был тем «первым Ильичом», который «разорил» Россию. Можно было бы привести еще много подобных высказываний, однако это будет уже другая тема…

Как ни полна смысла и значимости эта тематика в романе «Обломов», тем не менее язык одежды, используемый здесь в качестве характеристики героев, способствует созданию атмосферы некоторого поэтического юмора. Появление и исчезновение в действии то халата, то сюртука еще раз подчеркивает, что юмор и символически-ироническое изображение действительности являются неотъемлемым компонентом нарратива и структуры больших романов.

В настоящее время широко известны такие общепринятые понятия, как «русская идея», «истинная русская идея» (В.С. Соловьев), «константы русской культуры» (Ю.С. Степанов), «русское национальное самосознание», «русский менталитет», «душа Востока» (В. Шубарт), «русская душа», «в глубинах Русской Души» (Ю.В. Мамлеев) и т. п. Эти понятия характеризуются своей неопределенностью, диффузным религиозно-мистифицирующим пафосом и соответственно суггестивной направленностью. Росту их популярности способствовали такие современные дисциплины, как история ментальности, социокультурология, а также исследования в области исторических наук (не точных, а интерпретирующих наук), занимающихся изучением проблем формирования стереотипов, авто- и гетеростереотипов, имагологии, этнической психологии, ксенологии и др. Эти области знания не дают точного представления о сути конкретных явлений, но в данном случае можно говорить о дополнительном знании. Соответственно исследователи иногда критически говорят о «миражах русской культуры» [753].

Следует подчеркнуть, что особое распространение получил образ «широкой натуры» или «широкой души» русских. В геопсихологических умозрениях это часто связывалось с широтой русских степей, о чем писали известные русские писатели и мыслители (начиная с Петра Чаадаева, Федора Достоевского и «почвенников», продолжая Вячеславом Ивановым, Иваном Ильиным и Николаем Бердяевым и заканчивая Львом Гумилевым, Борисом Хазановым или Арсением Гулыгой) [754].

Представление о «широкой русской душе» чаще всего наполнено положительным содержанием (целостный, щедрый, всепрощающий, спасающий человечество, сердечный, по-детски наивный и т. д.) [755]. Однако некоторые исследователи указывают и на негативное или по крайней мере амбивалентное содержание (элементарный, максималистский, чрезмерный, (само)деструктивный, в одно и то же время добрый и жестокий, верующий и нигилистический и т. д.).

Широта России описывается со времен «сплочения русских земель» в былинах, в хрониках, в панегириках XVIII в. (М.В. Ломоносов: «Воззри, коль широка Россия»). Она описывается П.Я. Чаадаевым, такими историками, как М.П. Погодин или В.О. Ключевский, а также многими другими авторами и классифицируется как фактор русской «этноприроды». Д.С. Лихачев тоже был убежден в том, что «русскость» и ее «открытость» связаны с широтой и мягкостью бесконечного русского пространства. А.И. Солженицын говорит о взаимосвязи между «обширностью наших просторов» и «всеоткрытостью русского характера» [756]. В народных песнях воспевается «широкий Днепр» или «широкая Волга», т. е. иными словами можно сказать: «Широка страна моя родная». Тот факт, что антропогеографические теории вызывают интерес в самой большой по площади стране мира, не должен никого удивлять [757].

Такие сочетания, как «русская натура (природа)» или «русская душа» встречаются все чаще со времен народных проекций и национальных идеалов романтизма. Еще И.Г. Гердер написал известную главу о свойствах характера «славянских народов» [758]. Н.В. Гоголь видит в А.С. Пушкине не только «русского национального поэта», но и воплощение настоящего «русского человека» с «русской душой» и «русским духом» [759]. М.Ю. Лермонтов, в свою очередь, подтверждает, что у него «русская душа» («Нет, я не Байрон, я другой…») [760].

А.И. Герцен одним из первых «расширил» «русскую душу» до «широкой натуры». Летом 1848 г. он с тоской пишет из парижской эмиграции в Москву: «Я страшно люблю Россию и русских – только они и имеют широкую натуру…». В мае 1849 г. в одном из писем Т.Н. Грановскому читаем следующе:

И что это, в самом деле, русская-то натура ‹…› ну, верите ли, у французов и немцев, так же как у итальянцев, такая ограниченность, такая невозможность широкой натуры, что руки опускаются [761].

Людей с родственными душами Герцен называет «свободными и широкими натурами».

Не только А.И. Герцен, но и многие другие русские авторы противопоставляют «широкой натуре» и «русскому размаху» географическую «уз(к)ость» и мнимую духовную ограниченность Европы, прежде всего, Германии. В.Г. Белинский видит в Германии «уз(к)ость и тесноту ее общественной жизни, которые ‹…› задушают всякое социальное, богатое широкими симпатиями развитие людей…» [762]. Согласно русским имагологическим суждениям, в Германии, у «железных немцев», царят педантичность, меркантильность, механизированный распорядок жизни и ограниченное филистерство. А.И. Герцен аподиктически отмечает: «Я не знаю ни одной германской биографии, которая не была бы пропитана филистерством » [763]. В романе «Кто виноват?» (1845) сопоставляются немецкая мелкобуржуазная среда и русская широта: