Петер Ханс Тирген - Amor legendi, или Чудо русской литературы

В 1994 г., независимо от Рыбасова и Мельника, Ханс Роте проанализировал травелог «Фрегат “Паллада”» в сопоставлении с мифом об аргонавтах и увидел основополагающий концепт реализма Гончарова в прямом и метафорическом смыслах мотива «жизненного пути» [829]. И еще раньше, хотя и не обращаясь к архетипу гомеровской «Одиссеи», Роте счел мотив путешествия основной темой русской литературы и опытной основой познания мира [830]. Почему эти выразительные и перспективные индикации до сих пор остаются не развернутыми следующим поколением литературоведов, объяснить трудно.

Тем не менее в 1997 г. американская славистка Эми Синглтон дала главе одной из своих работ название «Обломов Гончарова как Одиссей» [831]. В ней развита мысль о том, что «Одиссея» для Гончарова – это «гомеровский пародийный подтекст» романа, призванный выстроить вокруг образа Обломова комико-иронический контекст, проливающий свет на кажущуюся «амбивалентность» его аксиологической смысловой доминанты. Для Синглтон важно, прежде всего, «комическое расхождение текста и подтекста», анализируя которое исследовательница выявляет любопытные случаи возникновения «гомеровских мотивов». Однако эта сосредоточенность на пародийном плане параллели приводит к огорчительной редукции проблемы. Синглтон рассматривает только «антигомеровскую» фигуру Обломова, оставляя совершенно без внимания прямое воплощение архетипа Одиссея в образе Андрея Штольца. Эта избирательность подхода сказывается в игнорировании литературного контекста эпохи и научно-исследовательской литературы: в работе Синглтон не упомянуты ни перевод «Одиссеи» Жуковского, ни «Фрегат “Паллада”», ни сибирская тема, ни, наконец, Винкельман, Энгельгардт, Рыбасов, Мельник и Роте. Use it or lose it. Следует надеяться, что томское издание Полного собрания сочинений Жуковского будет очень полезно для разработки этой темы; кроме того, хотелось бы указать на главу «Теодиссея Жуковского» в монографии И.Ю. Виницкого «Дом толкователя» [832], а краеугольный камень в изучении русской рецепции Винкельмана (в том числе и Гончаровым) заложен К.Ю. Лаппо-Данилевским [833].

В недавно появившейся Гомеровской энциклопедии [834], в которую сообразно со значимостью этого аспекта включены сведения о влиянии Гомера на мировую литературу, есть раздел «Гомер в славянских литературах» (с. 390–395). Но в части раздела, посвященной русской литературе, Гончаров, впрочем, тоже не упомянут.

В своих автобиографических текстах Гончаров оставил свидетельства своих стараний изучить греческий и латинский языки и той большой роли, которую поэмы Гомера сыграли в формировании его мировоззрения [835]. В истории русской литературы «Одиссея» приобрела статус литературного эталона как минимум начиная с ранних переводов времен «Тилемахиды» Тредиаковского (1766) и херасковской «Россияды» (1779), и далее – в политике образования, проводимой грекофилом Уваровым [836]. Регулярные признания русских писателей в значимости для них поэм Гомера красной нитью тянутся от Гоголя до Толстого и Бунина. Для многих из них наряду с сакральными библейскими текстами поэмы Гомера были основополагающим светским кодексом эстетического и нравственного самовоспитания. В библиотеке Гончарова имелся перевод «Илиады» Н.И. Гнедича [837]. Жуковский посвятил свой перевод первых песен «Одиссеи» великому князю Константину Николаевичу. Великий князь был опытным моряком в ранге адмирала и военно-морского министра, он возглавлял Комитет для пересмотра и дополнения Общего свода Морских уставов. Константин Николаевич был также командиром военного брига «Улисс» и фрегата «Паллада» (на котором позже ходил Гончаров), он прошел маршрутом Одиссея и вдохновил Гончарова на его кругосветное плавание. Жуковский называл великого князя «северным» или «русским Одиссеем» [838]. Ханс Роте считает Жуковского «возможно, самым убежденным приверженцем образовательного путешествия» [839]. Даже Достоевского, апологета морали смирения, «Илиада» увлекла до того, что он воспел ей хвалу как выражению «вечного идеала жизненной силы», истинной красоты и цельности – идеала, который может «облагородить» зашедшую слишком далеко робость мысли [840].

И в романе «Обломов» периодически, как нечто само собой разумеющееся, упоминаются Гомер, «Илиада» и «Одиссея»; эти упоминания – ни в коем случае не образный декор и не простое жонглирование именами ( name-dropping ), но косвенный комментарий, подтекст-претекст-контекст романа, который необходимо учитывать для понимания его смыслов, тем более если мы не будем упускать из вида собственное кругосветное плавание Гончарова на фрегате «Паллада». Уже Александр Адуев не хотел «гаснуть» в русской провинции, но путешествием покорить себе жизнь: «Пора, пора! ‹…› необходимо ехать: нельзя же погибнуть здесь» (I, 448).

Под влиянием своего учителя Трегубова, служившего в Черноморском флоте, сам Гончаров уже в ранней молодости мечтал о путешествиях морем и сушей, читал знаменитые записки о путешествиях от Дж. Кука до «Космоса» Гумбольдта, имея при этом в виду огромные успехи «Гомеровых героев» – мореплавателей (II, 9–10; III, 402, 541 и след.; VI, 580). Во время кругосветного плавания чтение записок моряков и описаний экспедиций стало еще более интенсивным. Первое отдельное издание «Фрегата “Паллада”» (1858) Гончаров тоже посвятил великому князю Константину Николаевичу (возможно, по ассоциации с «Одиссеей» Жуковского? III, 450), а в предисловии к этому изданию, написанном другом Гончарова И.И. Льховским (1829–1867), путевые записки о плавании на «Палладе» были названы «скромной Одиссеей» (III, 531).

Довольно старый, построенный еще в 1831–1832 гг. фрегат «Паллада» (трехмачтовый корабль длиной около 50 м) вообще-то был непригодной к дальнему плаванию посудиной – и не только с современной точки зрения; во время плавания Гончарова он неоднократно терпел на море бедствия, а в июле 1853 г. между Гонконгом и островом Бонин в Тихом океане даже попал в тайфун (II, 294 и след.; III, 404–405, 602–603). Эти опасности оставили по себе «злую память» (II, 300). Б.М. Энгельгардт описал напряжение и смертельную опасность плавания на «Палладе» со всей наглядностью. Травелог «Фрегат “Паллада”», с описанием «героического похода» и совершенно неромантических переживаний его участника, явился своего рода концентратом «всей тематики» гончаровского творчества. Просветленный, таинственный мир чудес уступил место миру тяжелой, но созидательной работы, которой исполнена история европейской цивилизации. Наряду с романами Гончарова «Фрегат “Паллада”» – это ниспровержение «русского романтизма» [841]. Впрочем, Энгельгардт ничего не говорит о гончаровской рецепции Гомера, Винкельмана или Шиллера – возможных источников антиромантизма русского писателя.