Григорий Яковлев - Спорные истины «школьной» литературы

Так из чего же следует, что Сатин в своем монологе развенчивает Луку, как нас уверяют многотиражные учебники? В пьесе должно было прозвучать осуждение лжи, прославление правды, возвеличивание человека, а сказать это было некому, не было среди босяков в пьесе достойных, и, как признавался Горький, он доверил свои мысли и слова недостойному Сатину – не герою.

Отношение к Луке – сеятелю добра, а не зла, к его идеям и поступкам пора пересмотреть, отказавшись от традиционной тенденциозности, предвзятости, упорного непонимания языка искусства. Восторжествует истина, Максим Горький – создатель умной, талантливой пьесы – не пострадает: его творение сказало зрителю больше, чем его же самооценки, мешающие объективному анализу произведения.

Знаменитая странная, неразгаданная поэма Александра Блока. Прошло без малого девяносто лет со дня ее появления, а споры о «Двенадцати» продолжаются и разрастаются. К счастью, миновали те времена, когда дискуссии протекали так, как об этом сказано в известной грустной шутке: по-разному выступили Заяц, Ежик, Лиса и другие, а потом встал Лев и выразил общее мнение, после чего дискуссия прекратилась. Теперь дышать стало легче, однако еще не настало время для категорического суждения и исчерпывающего толкования «Двенадцати». И настанет ли? Но можно попытаться по крайней мере отсечь явно абсурдные и поставить под сомнение неубедительные высказывания о поэме, которыми изобиловали статьи, монографии и школьные учебники на протяжении долгих советских десятилетий.

Из них можно было узнать (главное!), что Блок приветствовал большевиков, прославил, воспел Октябрьскую революцию, что поэма выражает политическое кредо создателя. Проникло в печать утверждение, что поэт отрекся от своего творения. Но автор в «Записке о „Двенадцати“» (1 апреля 1920 года, за полтора года до смерти) опроверг измышления тех и других: «Оттого и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией: например, во время и после окончания „Двенадцати“ я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг – шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в „Двенадцати“ политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи… Я смотрел на радугу, когда писал „Двенадцать“: оттого в поэме осталась капля политики». Поэтому напрасно ставят в один ряд публицистическую статью Блока «Интеллигенция и революция» и его поэму: там Блок – философ и публицист, здесь – художник, поэт, здесь радуга, многоцветность, многозначность и невольная «капля политики». Там рассуждение, здесь изображение. Вообще же от политики Блок и прежде не отстранялся: «„Быть вне политики“? С какой же это стати? Это значит – бояться политики, прятаться от нее, замыкаться в эстетизм и индивидуализм, предоставлять государству расправляться с людьми как ему угодно, своими устаревшими средствами».

Говоря о своей поэзии в 1920 году, Блок предугадывал грядущие тенденциозно политизированные интерпретации новых идеологов. Они возникли и стали господствующими на многие годы. Несколько цитат из учебников разных авторов: Блок показал, что «революционный народ делает великое, святое дело, и оно достойно благословения», а благословляет революционеров не кто иной, как Иисус Христос, образ которого, впрочем, «был чужд народу»; Блок «отвергал религию»; «Блок приветствует происходящее, „Двенадцать“ – поэма, „прославляющая Октябрь“»; «не только в пафосе разрушения, но и в пафосе революционного преобразования видит автор „Двенадцати“ смысл разворачивающихся событий» и т. п. Красногвардейцы, понятно, – апостолы, несущие коммунистическое счастье народу; у Петрухи, «подлинной личности», – высокая духовность и глубокая любовь к Катьке: «Блок возвысил любовь простого человека, которому буржуазная литература отказывала в способности к сложным душевным переживаниям» (цитирую учебник).

Примитивно идеологизированная ложь уживается во многих исследованиях, учебниках и пособиях с полуправдой, благо неопределенность и противоречивость скупых самооценочных заметок поэта оставляла лазейку для конъюнктурных умозаключений «блоковедов». Но кто из мыслящих педагогов способен (или обязан?) повторять ахинею далеких и, увы, близких лет?

Что же на самом деле представляют собой «апостолы революции», какими изобразил их Блок? Куда и зачем они идут? Ведь стержень поэмы, ее смысловой центр – неуклонное движение двенадцати красногвардейцев. Это новые хозяева страны, захватившие власть; они идут «державным шагом», который, правда, иногда сбивается суетливыми перебежками («Стой, стой! Андрюха, помогай! Петруха, сзаду забегай!..»), сопровождается выкрикиванием плакатных лозунгов общего характера и – непрерывно – пальбой из ружей, превращающей живых в трупы и даже снег – в «снежный прах». Они гегемоны надолго, идут «вдаль». Чего хотят? Залить землю кровью, раздуть «мировой пожар в крови», уничтожить буржуев и «толстозадую Русь». Они всюду ищут «незримого лютого врага». О других целях, о созидательных, преобразовательных стремлениях, о благе трудящихся (надежды Блока в упомянутой статье) – ни о чем этом в поэме не говорится. Это темные, неграмотные, невежественные люди, но вполне готовые к варварскому разрушению чего бы то ни было, это уголовники и по внешности, и по сути:

Они идут «без имени святого», им «всё дозволено». Рефреном и лейтмотивом звучат слова: «Эх, эх, без креста», логично рифмующиеся с «тра-та-та» – очередью, несущей смерть. Для красногвардейцев лишить жизни человека – всё равно что разгрызть семечко. У Блока не бывает случайных сближений строк:

Знаменательно, что именно с последних двух строк Блок начал работу над поэмой.

За спиной «гегемонов» – пустота: ни человечности, ни культуры, ни высшего Судии: «ко всему готовы, ничего не жаль». И революционный камуфляж не может прикрыть зловещей сущности убийц, получающих удовлетворение от пальбы в кого угодно, будь то гулящая Катька или невидимый Иисус Христос. Сколько радости доставляет им сознание того, что они могут безнаказанно «ножичком полоснуть», или садистское воспоминание о том, как кто-то (может быть, из них же) уже полоснул однажды ножом по Катькиной шее. И «руки в крови» у них давно, и «выпить кровушку» – обычное дело. Слабо верится в благородные цели и «идейные базисы» грабителей и мародеров: