Григорий Яковлев - Спорные истины «школьной» литературы

Кого грабят? Только богачей? Как бы не так! Это не Дубровский.

Моральный уровень этих не то анархистов, не то большевиков настолько низок, а жизненные понятия и интересы настолько примитивны, что ни о каких глубоких чувствах и высоких помыслах говорить не приходится. Убийство, грабежи, пьянство, разврат, цинизм («спать с собою положи…»), «черная злоба» («святая» ли?) и равнодушие к человеческой личности, высокомерное презрение к душевному миру человека, ставшего пешкой, прикрываемое ссылками на сложную эпоху, трудности жизни («Верно, душу наизнанку вздумал вывернуть?.. Не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой»), – вот моральный облик тех, кто, по мнению автора учебника, «делает великое, святое дело».

В некоторых учебниках предпринимается, на мой взгляд, безнадежная попытка найти все-таки достойного героя среди красногвардейцев. Я уже упоминал его и цитировал соответствующий опус. Речь идет о Петрухе. В двух учебниках я прочел, что Петруха убил гулящую Катьку из ревности, хотя даже школьники знают, что Петька и не думал губить Катьку, а стрелял, как и его сообщники, в «буржуя» Ваньку. Выпускникам сообщается, что «для автора „Двенадцати“ чувство красногвардейца Петрухи не просто эпизод его жизни, а проявление его духовности, необходимой подлинной личности…» Вот он, оказывается, какой – простой, сложный, духовно-душевный и высоконравственный защитник революции! Таких полноценных, можно сказать, идеальных личностей нет в убогой, прогнившей буржуазной литературе, которая, видите ли, простым людям «отказывала в способности к сложным переживаниям».

Посмотрим же, что это за потрясающая личность и необыкновенная любовь:

И это все? Больше ничего о достоинствах возлюбленной «девки» Петька не может сказать, вспоминает только, что проводил с ней «хмельные» ночи. Из-за чего же литературный сыр-бор разгорелся? И старшеклассников уверяют, что автор «Стихов о Прекрасной Даме» и «Снежной маски» преподносит это как «глубокое чувство»? Не смехотворно ли? Да и герой-то наш из-за «пунцовой родинки» блудливой особы страдал недолго. Товарищи – «апостолы», увидев пристреленную Катьку, не моргнув глазом, перешагнули через труп, гаркнув: «Лежи ты, падаль, на снегу» (она же – «дура», «холера»). А Петрухе сказали несколько несочувственных слов. И что же?

Единственная сознательно не зарифмованная строка в поэме. Она останавливает изумленное внимание читателя, который, возможно, сделает вывод: «Ничего себе „глубокая любовь“, „духовность“, „сложная личность“ …На нее и рифмы жалко». К тому же прямо за этой строкой следует:

Нет тут никакой высоконравственной могучей любви новоявленного героя, а есть символическая группа бандитов, творящих злодеяния. Не двенадцать апостолов, а скорее по Некрасову, высоко ценимому Блоком:

Они идут вдаль, всё больше погружаясь в «кромешную тьму». В Библии сказано:

Стезя праведных – как светило лучезарное, которое более и более светлеет до полного дня.

Путь же беззаконных – как тьма; они не знают, обо что споткнутся ( Прит. 4, 18–19 ).

Таковы красногвардейцы, изображённые Александром Блоком, такими он их увидел, такой «шум» вместо «музыки революции» он услышал. И давно пора перестать подвергать головы детей старокоммунистической обработке, выдавая черное за белое.

Из статьи в статью кочует оправдательное клише: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому, что там насиловали и пороли девок…» и т. п. Но эти слова Блока лишь объясняют некоторые возможные причины крестьянского мщения, «бессмысленного и беспощадного». Вспоминается рассказ М. Горького о том, как крестьяне, расположившиеся после Октябрьского переворота в Зимнем дворце, с мстительным удовольствием испражнялись в драгоценные вазы, хотя туалеты были рядом. Не думаю, что, даже объясняя причины преступного сожжения любимой шахматовской усадьбы, личной библиотеки, Блок мог бы назвать это святым делом. И ссылки на отвращение Блока к буржуазии, на отдельные устные высказывания о революции и даже на его статьи не всегда помогают при анализе такой поэмы, как «Двенадцать». Да и высказывания Блока противоречивы. В том же январе 1918 года он с горечью записывает в дневнике, что разрушают церкви, даже Кремль, не «во имя высших ценностей», а «только из озорства».

Известно, что герои Пушкина, Бальзака, Толстого жили своей жизнью, порой удивляя их создателей, а идейный замысел мог неожиданно трансформироваться в процессе его художественного воплощения. Красногвардейцы Блока живут и ведут себя естественно для них, а не так, как хотелось бы иным критикам и популяризаторам. Здесь, в поэме, автор выступает как гениальный художник, наблюдатель, вышедший на завьюженную петербургскую улицу и сумевший увидеть, услышать и отразить творящееся вокруг.

«В январе 1918 года я последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914», – признавался поэт. А несколько раньше, 14 апреля 1917 года, он сделал такую запись в дневнике: «Я не имею ясного взгляда на происходящее, тогда как волею судьбы я поставлен свидетелем великой эпохи. Волею судьбы (не своей слабой силой) я художник, т. е. свидетель».

Именно в качестве художника автор, создавая свою поэму, как видно, не ставил перед собой никаких агитационных задач. Это подтверждает и его «Записка о „Двенадцати“». В то же время идейная позиция Блока в самом начале 1918 года достаточно определенно выражена в его публицистике тех дней, более всего – в статье «Интеллигенция и революция». В этой статье он еще полон веры в благие начинания и цели большевиков: «Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью». Иллюзорные ожидания лопнут, отрезвление и разочарование наступят очень скоро и приведут к трагическим последствиям, но пока Блок, так же как и многие представители российской интеллигенции, – во власти радужных мечтаний.

Ряд свидетельств современников подтверждает, что состояние самообмана у Блока было кратковременным. Двоюродный брат поэта записал слова Блока об изменении его взглядов: «Это произошло до весны 1918 года. А когда началась Красная Армия и социалистическое строительство (он как будто поставил кавычки в эти последние слова), я больше не мог. И с тех пор не пишу».