Григорий Яковлев - Спорные истины «школьной» литературы

Вспоминает Андрей Белый: «…он говорил, что не мог бы выйти даже на улицы Петрограда: не вынес бы чисто внешнего вида теперешней жизни…»

Запись в дневнике поэта от 21 августа 1918 года: «Как безвыходно всё. Бросить бы всё, продать, уехать далеко на солнце и жить совершенно иначе».

Исходя из всего сказанного, мне кажется, надо, с одной стороны, учитывать политическое кредо Блока короткого январского периода 1918 года, а с другой (и это главное) – рассматривать поэму как произведение, не находящееся в рабской зависимости от сиюминутных политических настроений автора. Весьма любопытно воспоминание Корнея Чуковского, часто общавшегося с поэтом: «Написав „Двенадцать“, он все эти три с половиной года старался уяснить себе, что же у него написалось. Многие помнят, как пытливо он вслушивался в то, что говорили о „Двенадцати“ кругом, словно ждал, что найдется такой человек, который наконец объяснит ему значение этой поэмы, не совсем понятной ему самому…»

Однажды Горький сказал ему, что считает его поэму сатирой. – «Это самая злая сатира на всё, что происходило в те дни. – Сатира? – спросил Блок и задумался. – Неужели сатира? Едва ли. Я думаю, что нет. Я не знаю.» ( К. Чуковский. Александр Блок как человек и поэт, 1921). Интересно, что «едкой сатирой на русскую революцию, на ее опошленные лозунги» назвал «Двенадцать» и Юлий Айхенвальд.

Мы уже видели, как, несмотря на веру в революцию духа, в правоту «священного безумия» народа, крушащего старый мир, и ожидание близкой освежающей грозы, Блок крайне нелестно изобразил красногвардейцев, олицетворяющих новую власть. Но не исключено, что где-то, подспудно, у Блока притаилась идея о том, что этих людей, их порочность, можно оправдать, можно их простить, ибо таков менталитет России, а Россия (всякая!) всё равно любима. По поводу этой особенности поэта замечает Даниил Андреев («Роза мира»): «Любые берлоги утробной, кромешной жизни, богохульство и бесстыдство, пьяный омрак и разврат —

Не только такой, но уже именно такой». И Д. Андреев добавляет: «Это другой вид мистического сладострастия». С автором «Розы мира» можно спорить, но не эта ли позиция и не такая ли любовь к России заставила честного, искреннего поэта внести в поэму ту «каплю политики», по его выражению, которая осталась в ней? Это, пожалуй, те немногие строки, в которые просочилось сквозь преобладающую иронию некое сочувствие красногвардейцам: «Как пошли наши ребята…» (3-я глава). Впрочем, и здесь не воспевание и не идейная поддержка, а скорее просто человеческое сострадание юным обманутым людям, испытывающим не вдохновение и радость, а «смертную скуку» и «горе горькое» (ср. также гл. 8), одетым в «рваное пальтишко» и с ружьецом идущим на явную гибель – «буйну голову сложить» ради того, чтобы «раздуть мировой пожар в крови». Весь основной текст рисует жуткий образ оголтелых бандитов, и здесь победа Блока – художника и Блока – объективного свидетеля событий над «политиком» несомненна.

Но если современная характеристика красногвардейцев, предложенная выше, на мой взгляд, не должна вызывать серьезных возражений, то решение другой проблемы, чрезвычайно важной и имеющей прямое отношение к выяснению смысла всей поэмы, в том числе к осмыслению роли красногвардейцев, остается весьма спорным и запутанным. Я имею в виду место и роль в произведении образа Иисуса Христа. Об этом в литературоведении упоминали вскользь и, как правило, в двух вариантах:

1) Блок хотел подчеркнуть святость и величие Октябрьской революции;

2) эта концовка – досадная оплошность поэта, несоответствие общему пафосу поэмы.

И, конечно, самым распространенным утверждением было то, что Христос возглавляет шествие революционеров. Два примера: «Блок со всей остротой чувствовал, насколько канонический образ „спасителя“ и „искупителя“, ставший орудием поповщины, в течение веков служивший целям духовного угнетения и лживого утешительства, противоречит всей идейно-художественной тональности его поэмы» ( В. Орлов. Поэма Александра Блока «Двенадцать». М., 1967).

«Поставить во главе красногвардейцев Христа означало со стороны поэта благословить революцию» (А. Турков в учебной книге «Русская литература XX века». М., 1994).

Попробуем разобраться. Христос упомянут в поэме несколько раз. «Господи, благослови!» – восклицают революционеры, не верующие в Бога, но призывающие Его благословить безбожно раздуваемый ими «мировой пожар в крови». Они же, придравшись к слову, наставительно вразумляют Петруху, невзначай обмолвившегося: «Ой, пурга какая, Спасе», что обращаться к Спасителю бесполезно и, очевидно, не подобает атеистам – защитникам Октября. И, наконец, торжественный авторский текст концовки – явление Христа с кровавым флагом в руке – эпизод ключевой. «Ой, пурга какая, Спасе» – не стоит принимать всерьез, это такое же бытовое выражение, как «боже мой», в нем нет религиозного содержания. Кто выкрикнул «Господи, благослови!» – неясно, но на этот возглас красногвардейцы почему-то не отреагировали, хотя он значительнее оговорки Петрухи. Чем это объяснить – не знаю.

Главная идейная загадка (или разгадка?) заключена в последней строфе поэмы. Судя по дневниковым записям, эта концовка беспокоила не только советских литературоведов, но не давала покоя и Блоку, который ни разу не прокомментировал своей поэмы, не объяснил публично и смысла ее последних строк, но из его записей, не предназначенных для печати, можно сделать вывод, что Христос как-то связан с красногвардейцами, хотя и не идет «во главе» их, а находится где-то впереди, невидимый за вьюгой, над вьюгой, над происходящим на земле. Дневниковые записи и высказывания Блока по этому поводу крайне немногочисленны: «Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь „Исуса Христа“. Но я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак». И слово «призрак», и кавычки вокруг имени Христа – всё как будто говорит о мираже, иллюзорности, нереальности видения «на этом пути». Однако есть и запись о «страшной мысли», поразившей поэта: с красногвардейцами должен идти не Христос, а Другой (20 февраля 1918 года).

Но кто же все-таки появляется в поэме и с кем он? Только что, дописав последние строки, Блок назвал себя гением, но в тот же миг обрек себя на мучительную внутреннюю борьбу: «Что Христос идет перед ними – несомненно. Дело не в том, „достойны ли они его“, а страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо Другого? – Я как-то измучен». Теперь, кажется, ход мыслей Блока становится яснее: да, это Христос, и он идет с красногвардейцами, хотя они этого не заслуживают, их сопровождать должен кто-то Другой. По поводу Другого можно строить какие угодно догадки: земной начальник, комиссар и тому подобное (но к чему тогда значительность прописной буквы?) – или лже-Христос, антихрист, предсказанный Священным Писанием (к последней версии склонялся Анатолий Якобсон).