Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

(122, т. 1, с. 243–244)

По наблюдению Р.Д. Тименчика (366, с. 542), именно комментируемый фрагмент НБН, процитированный Г. Струве, спровоцировал Ахматову обвинить О. в “ярости” по отношению к Гумилеву (см. с. 796).

С. 31 Значит, у Гумилева неправильная, косолапая походка. – Сравните с диалогом Гумилева и сапожника в “Петербургских зимах” Георгия Иванова (1928): “– Это у меня походка кавалерийская. – Может, и кавалерийская, только, извиняюсь, косолапая…” (157, т. 3, с. 14).

С. 31 Я понимаю, что это о нем, конечно, о нем… – влюблена в него… – О. цитирует строки из стихотворения Ахматовой 1913 г., вошедшего в ее триптих “Смятение”:

(23, с. 89)

Судя по всему, Гумилев не был адресатом этого стихотворения. В первой публикации отрывков из НБН то обстоятельство, что О. впервые смотрела на Гумилева сквозь призму восприятия Ахматовой, подчеркивалось еще более сильно. Там за комментируемым фрагментом следовала цитация ахматовского стихотворения “Он любил три вещи на свете…”, действительно обращенного к Гумилеву: “Это про него:

(278, с. 4)

С. 32 …советую вам прочесть одиннадцать книг натурфилософии Кара. – Сравните в очерке Георгия Иванова из цикла “Китайские тени”:

“Молодой поэт горячо доказывает Гумилеву что-то и сыплет цитатами.

Гумилев не хочет уступать. Но спорить ему лень. Он перебивает спорящего, насмешливо улыбаясь: «Да, мой дорогой. Со своей точки зрения вы, пожалуй, и правы. Но если бы вы прочли семь томов натурфилософии Kappa, вы бы думали иначе»” (156, с. 445). Р.Д. Тименчик предположил, что Гумилев имел в виду книги английского философа Герберта Уилдона Карра (363, с. 454–455). А М.В. Безродный полагает, что речь могла идти о поэме римского стихотворца Тита Лукреция Кара “О природе вещей” (34, с. 196).

С. 33 Много месяцев спустя… – с гордостью называл меня… – В первой публикации отрывков из НБН по-другому: “Через год, у меня дома, сидя со мной на медвежьей шкуре перед камином” (278, с. 5). Сравните комментируемый фрагмент с воспоминаниями Г. Адамовича об О. и Гумилеве: “В литературных разговорах он любил со своим привычно горделивым видом, слегка прищурившись и растягивая слова, упомянуть о «моей молодой ученице Ирине Одоевцевой», но это входило в игру: надо же было дать понять профанам и непосвященным, что учиться у него, Гумилева, – большое счастье, исключительная удача. Надо было намекнуть, что если Одоевцева уже пишет стихи, обращающие на себя внимание, то потому, что ею именно он руководит. Но в глубине души он прекрасно знал, что после того, как Одоевцева усвоит стихотворную азбуку и таблицу умножения, ей никакие уроки больше не будут нужны. Гумилев был слишком проницателен, чтобы не видеть, что в «ученицы» Одоевцева не годится: она сама не могла бы дать себе отчета, почему одно стихотворение написала так, а другое совсем иначе, забыв о его наставлениях и советах, подчиняясь только внутреннему влечению” (4, с. 148).

С. 34 Я тут же решил, что завтра же уеду в Бежецк… – В городе Бежецке Тверской губернии с 1917 г. жили мать Гумилева Анна Ивановна Гумилева (Львова; 1854–1942) и его маленький сын Лев.

С. 34 На чердаке своем повесился / Из чувства самосохранения. – О. с небольшой неточностью цитирует финал стихотворения Владимира Ананьевича Злобина (1894–1967), вошедшего в известную книгу “Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З.Н. Гиппиус”:

(84, с. 46)

С. 34 Январь 1919 года. – В журнальной публикации отрывков из НБН следующему далее тексту предшествовал такой обширный фрагмент:

“Весна 1921-го года. Последняя весна жизни Гумилева. Помню, Гумилев говорил:

– Никогда еще не было такой волшебной весны. Никогда Петербург не был еще так прекрасен. И никогда еще я не был так счастлив.

– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Сухо дерево! – перебивает Георгий Иванов.

– Брось, Жоржик! Ты еще суевернее меня. – Гумилев пожимает плечами. – Я сейчас совершенно убежден в своей удаче. В удаче во всем. Мне даже в карты стало чертовски везти, а раньше я все проигрывался. Я достиг полноты сил, полноты таланта. Я сейчас на полдороге странствия земного. В кульминационной его точке. Я так и хочу назвать мой сборник стихов: На середине странствия земного, – как у Данте. Впрочем, я еще не решил. Но такой весны все-таки никогда не было.

Да, я согласна. Никогда еще не было такой волшебной весны. И никогда не только Гумилев, но и я, и Георгий Иванов – не были так счастливы. И, конечно, нам всем во всем неслыханно везет. И всегда во всем будет везти. А как же иначе?

Мы втроем – Гумилев, Георгий Иванов и я – возвращаемся из «Звучащей Раковины». Сначала Гумилев читал лекцию, и вся «Звучащая Раковина» чинно и благоговейно слушала своего мэтра. Потом читали и разбирали стихи. Потом, как почти всегда, стали играть в театр. В новый род театра для себя, по определению Гумилева. Театр без зрителей, с одними актерами и только для актеров. Гумилев тут же придумывает пьесы, и все с увлечением их разыгрывают.