Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

В “Петроградской правде” от 16 августа 1919 г. нам посчастливилось обнаружить объявление, косвенно связанное со студией в доме Мурузи: “ЛЕКЦИИ. 16 августа, в 6 ч. веч., в помещении Студии «Всемирной литературы» (Литейный, 24) Н.С. Гумилев прочтет свои ненапечатанные стихи из цикла «Шатер». Билеты по 6 руб. в Студии, от 4 до 6 и в издательстве «Всемирная литература» (Невский, 64), от 11 до 4 ч. дня”. В “Летописи жизни Николая Гумилева…” (см.: 355) это объявление не зафиксировано.

С. 53 Подъезд дома Мурузи был отделан в мавританском стиле “под роскошную турецкую баню”, по определению студистов. – Сравните с кратким описанием квартиры Гандельмана в доме Мурузи из мемуарной книги Шкловского “Жили-были”, вышедшей в 1964 г.: “Эта квартира похожа на Сандуновские бани” (419, с. 361).

С. 53 Когда-то, как мне сейчас же сообщили, в этом доме жили Мережковский и Зинаида Гиппиус, но с другого подъезда, без восточной роскоши. – Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941), Зинаида Гиппиус и Дмитрий Владимирович Философов (1872–1940) с перерывами жили в доме Мурузи с осени 1889 по 1912 г. Их первая квартира находилась на пятом этаже, но затем они переехали в более просторную и дорогую квартиру на втором этаже по этой же лестнице (169, с. 23).

С. 53 Одновременно со мной в Студию поступили Раиса Блох, талантливейший рано умерший Лева Лунц, Нельдихен, еще не успевший кончить школы Коля Чуковский и Вова Познер, Шкапская и Ада Оношкович-Яцына. – Как и большинство мемуаристов, писавших о деятельности этой литературной студии, О. в НБН спрессовала события разных месяцев и даже лет. В частности, Лев Натанович Лунц (1901–1924), умерший в 23 года то ли от эндокардита (болезнь сердца), то ли от эмболии мозга (218, с. 585), пришел в студию не “одновременно” с О. (то есть в конце июня 1919 г.), а раньше – весной 1919 г. (см.: там же, с. 390). Сергей Евгеньевич Нельдихен (1891–1942), судя по всему, впервые появился на занятиях студии в доме Мурузи только в сентябре 1919 г. Свою заметку памяти Лунца 1924 г. он начал с такой мемуарной зарисовки: “Жизнь не повторит ни осени 1919-го года, не соединит в Петрограде (а теперь уже Ленинград), на Литейном, в доме Мурузи, десятка два людей в студенческих фуражках или совсем без фуражек (тогда было модно так ходить), не назовет этих людей студистами «Всемирной Литературы», не впустит в белую «детскую» с полосатыми обоями, где разрисованы девочки, играющие в мячик, – студиста Леву Лунца” (256, с. 339).

Той же осенью 1919 г. поступил в студию Николай Корнеевич Чуковский (1904–1965) (см.: 410, с. 72), который к этому времени действительно еще не окончил Тенишевское училище (это произошло в 1921 г.). Соучеником Чуковского по училищу был Владимир Соломонович Познер (1905–1992), которого Чуковский-младший привел в студию все той же осенью 1919 г. (411, с. 7). Как и О., Познер под руководством Гумилева написал несколько баллад. Приведем здесь начальные строки его “Баллады о дезертире”, которой Познер дебютировал в печати:

Мария Михайловна Шкапская (1891–1952), по сведениям М.Л. Гаспарова (90, с. 665), вернулась из Новочеркасска в Петроград только в 1920 г., следовательно, и она присутствовать на занятиях студии первого этапа ее существования не могла. В 1952 г. Шкапская вспоминала, что “от Гумилева и всего, что было связано с ним”, ее “настойчиво предостерегал” Блок, который “просто запретил” ей войти в гумилевский второй “Цех поэтов” [53] Иногда этот “Цех поэтов” называют третьим, поскольку Г. Иванов и Г. Адамович пытались возобновить работу объединения в сентябре 1916 г. (см.: 355, т. 2, с. 251). , где она “собиралась совершенствоваться в теории стиха” (417, с. 178). Ада Ивановна Оношкович-Яцына (1897–1935) тоже впервые появилась на занятиях студии лишь в конце марта 1920 г. (289, с. 356, 374). Также О. в комментируемом фрагменте упоминает Раису Ноевну Блох (1899–1943).

Интересно, что имя самого известного участника студии при “Всемирной литературе”, прозаика Михаила Михайловича Зощенко, О. в свой список не включила. О первом появлении Зощенко в литературной студии (уже в Доме искусств) см. в мемуарах Надежды Крамовой-Фридлянд:

“Как-то во время занятий приоткрылась дверь, и в нее бочком, со словами «Разрешите войти?» протиснулся молодой человек небольшого роста. Он был в длинной, до пят, солдатской шинели, в одной руке он держал фуражку, в другой – школьную тетрадь. Он остановился посреди комнаты, явно не зная, куда себя девать. Смуглое лицо, матовые карие глаза, сурово сжатый рот, – все выражало предельную застенчивость и непреоборимое смущение.

Гумилев мельком взглянул на него.

– Вы что, – пришли заниматься? – спросил он своим высоким голосом.

Молодой человек ничего не ответил, он шагнул к Гумилеву и протянул ему тетрадку.

– Но ведь это проза?.. – удивленно сказал Гумилев, перевернув несколько листков. – Почему мне?

– Прошу вас, – беззвучно сказал молодой человек.

– Хорошо, прочту… вы оставьте.

Мне показалось, что Николай Степанович был даже несколько польщен.

– Если хотите присутствовать на занятиях – садитесь” (174, с. 75).

С. 54 Помню стихи, которые читал Коля Чуковский… – … одобрил он важно. – Полного текста первого цитируемого О. стихотворения Н. Чуковского нам выяснить не удалось. Второе его стихотворение, якобы одобренное Гумилевым, было написано значительно позже описываемых в комментируемом фрагменте событий, в 1922 г., когда Гумилев уже погиб:

(410, с. 12)

В своем мемуарном очерке о Гумилеве, читать который О. во время написания НБН не могла (он был впервые опубликован в 1987 г.), Н. Чуковский оставил ее не слишком доброжелательный развернутый словесный портрет:

“…с особой любовью Гумилев говорил об Ирине Одоевцевой. В двадцатом и двадцать первом году в кругу, примыкавшем к «Цеху поэтов», она стала общей любимицей. И были тому важные причины, на которых следует остановиться.

По-настоящему звали ее Рада Густавовна Гейнеке (Чуковский последовательно писал настоящую фамилию О. именно так, с ошибкой. – О.Л. ), она была барышня из петербургской немецкой чиновничьей среды. В литературной среде появилась она осенью 1919 года, поступив студенткой в только что основанную Горьким Студию. Вначале никто на нее особенного внимания не обратил, хотя она была женщина с примечательной внешностью: гибкая, тонкая, с узким лицом, с узкими длинными пальцами, с пышнейшей короной темно-рыжих волос цвета старой бронзы, с зеленовато-голубыми глазами, с очень тонкой кожей той особой белизны, которая бывает только у рыжих. <���…> Но, повторяю, вначале никто на нее не обращал внимания, несмотря на ее внешность и несмотря даже на то, что она в своей стремительной кокетливой речи не произносила по крайней мере половины букв русской азбуки, что <���…> почиталось в том кругу признаком величайшей изысканности. Она была всего только студисткой, а важные члены «Цеха поэтов», настоящие, признанные поэты, нас, студистов, почти не замечали и держали себя с нами свысока. И вдруг все переменилось. Рада Гейнеке, сделавшись Ириной Одоевцевой, стала центром всего примыкавшего к «Цеху поэтов» круга, стала душой этого круга, предметом его восхищения и почитания. <���…>