Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

В седьмой октаве поэмы «Домик в Коломне» есть строки совершенно непонятные, даже загадочные, но обращение к легендарной фигуре князя Д. Е. Цицианова тут может все поставить на свои места.

Обращаемся к седьмой октаве «Домика в Коломне»:

Что за оригинал имеется в виду? И вообще о чем тут речь?

Приступаем к объяснениям.

Ф. В. Ростопчин писал из Петербурга своему близкому приятелю Д. И. Киселеву: «Московских здесь я вижу Архаровых, соседа моего Цицианова, у которого лошадь скачет 500 верст не кормя» [49] Русский архив. 1863. № 12. С. 892. .

В этом письме сделан намек на один из цициановских анекдотов, который как раз и лег в основу седьмой октавы поэмы «Домик в Коломне».

Хотя письмо Ф. В. Ростопчина содержит не пересказ анекдота, а лишь его упоминание, мы попытаемся восстановить его сюжетную основу по аналогии с другими цициановскими «остроумными вымыслами».

В устном творчестве этого знаменитого некогда острослова пушкинского времени в первую очередь выделяется тип рассказа, где пуантирующим моментом является псевдообъяснение, претендующее на правдоподобие, но на деле лишь усиливающее невероятность всего эпизода. Так, в частности, построен знаменитый цициановский анекдот о пчелах, подробно пересказанный в мемуарах А. Я. Булгакова:

Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.

– Очень вам верю, – возразил Цицианов, – но смею вас уверить, что такого пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.

– Почему так, ваше сиятельство?

– А вот почему, – отвечал Цицианов, – да и быть не может иначе; у нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива, да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что когда оне летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.

– Какие же у вас ульи, ваше сиятельство? – спросил удивленный пчеловод.

– Ульи? Да ульи, – отвечал Цицианов, – такие же, как везде.

– Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные ульи?

Тут Цицианов догадался, что, басенку свою пересоля, он приготовил себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно. Однако же он нимало не задумался.

– Здесь об нашем крае, – продолжал Цицианов, – не имеют никакого понятия. Нет, батюшка! У нас в Грузии отговорок нет: хоть тресни, да полезай! [50] Булгаков А. Я. Воспоминания о 1812 годе и вечерних беседах у графа Ростопчина // Старина и новизна. 1904. Кн. 7. С. 116.

Того же типа ответ Цицианова некоему приятелю, к которому он явился сухим во время проливного дождя:

– Ты в карете? – спрашивают его.

– Нет, я пришел пешком.

– Да как же ты не промок?

– О, – отвечает он. – Я умею очень ловко пробираться между каплями дождя [51] Вяземский П. А. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т. 8. СПб, 1883. С. 146. .

Если письмо Ф. В. Ростопчина к Д. И. Киселеву и седьмая октава пушкинской поэмы «Домик в Коломне» имеют в виду один и тот же анекдот, то его можно реконструировать примерно следующим образом:

«У меня такая редкостная лошадь, что может скакать 500 верст не кормя». Собеседник требует ответа, каким образом это может быть совершено. «А так – со станции на станцию шажком». Фраза, включенная Пушкиным в седьмую октаву поэмы «Домик в Коломне», по-видимому, и была тем пуантирующим псевдообъяснением, примеры которого мы приводили выше.

Нам уже приходилось выше указывать, что другой дорожный анекдот князя Цицианова нашел отражение в тридцать пятой строфе седьмой главы «Евгения Онегина».

Вообще до настоящего времени было известно несколько случаев, когда Пушкин упоминал Цицианова и его «остроумные вымыслы»; теперь их число увеличивается еще на один.

Все эти примеры свидетельствуют об устойчивом интересе поэта к личности известного острослова и рассказчика и к его своеобразному устному творчеству.

Но каковы непосредственные источники сведений о князе Цицианове у Пушкина?

В «Воображаемом разговоре с Александром Первым» поэт писал: «Всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову» [52] Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 16 т. Т. 11. М.-Л., 1949. С. 23. .

В качестве первоначального источника сведений Пушкина о Цицианове можно предположить наличие семейных преданий, московские контакты Сергея и Василия Львовичей Пушкиных, но достоверно о них ничего не известно. Совсем по-другому обстоит дело с позднейшими упоминаниями имени Цицианова.

В 1828 году Пушкин знакомится с А. О. Смирновой-Россет. С ней, как уже говорилось, Цицианов был в родстве: он приходился ей двоюродным дедом. Более того, в семействе Россетов существовал самый настоящий культ цициановского рассказа, о чем в первую очередь свидетельствует мемуарное наследие самой Александры Осиповны, в котором наличествует целая россыпь «остроумных вымыслов» Дмитрия Евсеевича.

Именно через А. О. Смирнову-Россет, по всей вероятности, к Пушкину и пришел рассказ, который и нашел отражение в седьмой октаве «Домика в Коломне». Напомним, что работа над поэмой шла в течение октября 1830 года, а первые наброски были сделаны еще в 1829 году, то есть в скором времени после того, как состоялось знакомство со Смирновой-Россет.

Какое же место занимает цициановский рассказ в поэтической системе «Домика в Коломне»?

Л. П. Гроссман в работе «Искусство анекдота у Пушкина» указывал на первостепенное значение анекдота в построении «тех произведений Пушкина, которые он охотно называл «шутливыми повестями» или «легкими веселыми рассказами». Этот вид обнимает и поэмы, и прозаические произведения: «Граф Нулин», «Домик в Коломне», «Барышня-крестьянка» одинаково относятся к нему» [53] Гроссман Л. П. Этюды о Пушкине. М.-Л., 1923. С. 58–59. .

Отметим, что все эти произведения не просто ориентированы на анекдот как на неожиданный, забавный, пикантный случай, – они насквозь анекдотичны, пародийно-шутливая стихия буквально пронизывает их. И цициановский рассказ, нашедший отражение в «Домике в Коломне», является пусть всего лишь эпизодом, но эпизодом достаточно симптоматичным, точно вписывающимся в образно-сюжетный контекст поэмы.

Как нам удалось установить, цициановские анекдоты проникли и в роман в стихах «Евгений Онегин», и в поэму «Домик в Коломне». Правда, произошло это на уровне локального вкрапливания анекдотов «русского Мюнхгаузена» в пушкинские тексты, и все же тенденция обнаруживается весьма любопытная.