Киэда М. - Грамматика японского языка

Но и здесь в отношении языка японцы сохранили свою самобытность; они стали читать китайских классиков в подлинниках, но не по-китайски, а по-японски. Достигалось это тем, что все китайские слова произносились соответственно фонетике японского языка, им придавались грамматические формы японских слов, а в предложение добавлялись служебные слова и менялся сам порядок слов, как того требовал строй японского языка. Для облегчения такого приема чтения-перевода китайские тексты снабжались особыми отметками - частично буквенными, обозначавшими японские окончания и служебные слова, частично условными, показывавшими необходимые перестановки и слияния. Сначала эти отметки применялись в школьном обиходе, в рукописных книгах, но впоследствии, в связи с распространением ксилографии, известной в Японии еще в VIII в., они перешли в ксилографические, а затем и в печатные издания.

Для развития грамматического мышления чтение по-японски китайских текстов имело очень большое значение: оно приводило к тому, что вплотную сопоставлялись китайский и японский языки, и грамматические отличия последнего конкретно, зримо воплощались в тех отметках, которыми снабжался китайский текст. Иначе говоря, приспособление китайских текстов к чтению их по-японски стимулировало осознание японцами грамматических особенностей своего языка. Это обстоятельство нашло свое выражение в одном внешнем моменте; именно из буквенных отметок, наиболее часто употребляемых в текстах, было создано слово, ставшее обозначением всех служебных элементов японского языка: tenioha (или сокращенно teniha ). Этот термин удержался в японской грамматике до начала нашего века, спорадически встречается он а сейчас.

Поскольку грамматическое мышление развилось на противопоставлении особенностей японского языка китайскому, естественно, что оно не искало опоры в китайском языкознании. Точно так же в свое время, в IX-XI вв., японские санскритологи остались глухи и к достижениям грамматики санскрита - языка флективного и потому столь же, хотя и совершенно по-иному, чем классический китайский (по своему строю - аналитический) язык, чуждого японскому языку. К тому же японская грамматическая наука развивалась в русле мощного общественно-научного течения - "японологии" kokugaku или wagaku , - возникшего в середине XVIII в. как реакция против многовекового господства kangaku - "синологии". Kangaku имело объектом изучения китайских классиков, kokugaku воскресило нз забвения древнюю японскую литературу и под его влиянием началось широкое и разностороннее изучение японского языка.

Японские филологи этого периода (е середины XVIII до середины XIX в.) в области грамматики занимались в основном тремя проблемами; классификацией слов по лексико-грамматическим категориям, описанием системы изменений тех разрядов слов, которые были признаны изменяемыми, и определением функций тех элементов родного языка, которые еще ранее были наименованы tenioha . Достаточно напомнить, что в Китае проблема частей речи китайского языка впервые привлекла к себе внимание только в наши дни, а наличие элементов спряжения у глагола еще подлежит доказательству, чтобы стало ясно, насколько самостоятельно по отношению к китайскому языкознанию развивалась японская грамматическая наука. В момент своего становления она не заимствовала ни готовых грамматических концепций, ни специальной терминологии. Этим объясняются такие "кустарные" наименования, как "головные шпильки" ( kazashi ) и "обмотки" ( ayui ) в первой классификации частей речи у Fujitani Nariakira . Некоторую помощь в этом направлении, оказала только теория стихосложения - область, весьма развитая у японских средневековых филологов. Даже tenioha впервые явились предметом рассмотрения в небольшом трактате по стихосложению конца XV в. " Teniha taigaisho ". Были заимствованы и термины поэтики, такие, как na, kotoba, tai, yo и некоторые другие, разумеется, переосмысленные в грамматическом плане.

Развиваясь в общем потоке филологии того времени ( kokugaku ), имевшей дело с древней японской литературой, японская грамматическая наука, естественно, избрала объектом изучения язык этой литературы. Однако особенность истории японского языка, как и некоторых других языков Востока, состоит в том, что грамматические нормы старого языка оказались законсервированными в литературном употреблении на многие вока. Вплоть до конца XIX в. этот письменный язык, претерпев лишь весьма незначительные, поверхностные изменения, господствовал в художественной, общественно-политической и научной литературе и в официальной документации (а также в официальном устном общении - официальных речах, торжественных выступлениях и т.п.), играл роль письменно-литературной нормы. Таким образом, грамматисты этого периода, изучая язык древней литературы, вместе с тем изучали современный им письменно-литературный язык, язык своего культурного обихода. У них не было исторической перспективы и живого ощущения изменчивости языковых форм.

А между тем рядом существовал живой язык, язык повседневного обихода и некоторых народных драматических и даже повествовательных жанров. И этот язык к началу XX в., после победы так называемого "движения за единство речи и письма", приобрел права национальной языковой нормы. Правда, письменный язык еще сохранился в одной узкой области - в официальной документации, но и оттуда он был изгнан в связи с некоторыми демократическими реформами после поражения Японии в 1945 г. Однако, когда японская грамматическая наука в начале XX в. обратилась к изучению современного языка, она сочла его только стилистически отличным от того языка, которым она занималась ранее; первая грамматика современного языка, принадлежащая Matsushita Daizaburo , поэтому и именовалась "Грамматика японского просторечия" (" Nihon zokugo bunten ").

Она вышла в 1901 г., а еще в 1887 г. появился роман "Плывущее облако" Futabaten Shimei , в котором современный язык уже вступал в литературу, а в 1905 г. крупнейшей японский писатель Shimazaki Toson в романе "Нарушенный завет", представляющем собой одно из лучших произведений новой японской реалистической литературы, окончательно закрепил победу современного языка как полноценного средства художественного выражения. К концу первого десятилетня нашего века на этот язык перешла вся новая художественная литература, им пользуется пресса, на нем пишутся научные труды, в том числе и грамматики японского языка. Но японская грамматическая наука по-прежнему противопоставляет старому языку вместо современного языка "устный язык" - kōgo ( kōgo - традиционно, но не точно, переводится "разговорный язык"; это наименование быстро вытеснило в применении к современному языку термин zokugo , который употребляется теперь только в своем прямом значения "просторечие") объединяя все остальное - от языка VI в., до письменно-литературного языка последних десятилетий - под названием "письменный язык" - bungo .

Читать дальше