Киэда М. - Грамматика японского языка

Наконец надо поставить принципиальный вопрос о материале, на котором строится грамматика так называемого "устного языка". К сожалению, за незначительными исключениями она прибегает к искусственным примерам, вдобавок используемым многими авторами. Правда, случается это и в грамматиках письменного языка, в них мы находим: hana saku "цветы цветут", hana sakazu "цветы не цветут", hana sakaba "если цветы зацветут" и т.д. Однако грамматика bungo наряду с этим располагает и богатейшим материалом из памятников древней и средневековой литературы, тогда как в грамматиках kōgo язык литературы нашего времени представлен далеко не достаточно ярко. Тогда как антология VIII в. " Man'yoshū " изучена грамматически вдоль и поперек, нет ни одной лингвистической: работы, посвященной языку Shimazaki Toson, Natsume Soseki или Akutagawa , этих классиков новой японской литературы. А без изучений реального современного языка некоторые примеры, приведенные нами выше, могут вызвать возражения. Однако современная языковая практика свидетельствует, что присоединение ga, no, ni, o непосредственно к глаголу в третьей форме спряжения даже в значении инфинитива реально вряд ли возможно. А что касается предикативности формы с окончанием na , возможной только в одной особой позиции - этой контаминации функции, существовавшей в старом языке, с формой, возникшей в современном языке (опять взаимопроникновение bungo и kōgo ), - то это явление пережиточное. Такие явления необходимо и регистрировать, и должным образом оценивать. Но с другой стороны, наряду с ними нужно отмечать и то новое, что реально утвердилось в современном языке, как, например, префиксальное употребление суффикса сравнительного падежа yori для образования синтетической формы сравнительной степени прилагательного типа yoriyoi "более хороший", yorijūyōna "более важный" и даже yorihattenshita "более развитый". Такие явления бросают обратный свет на то, что им предшествует, например в данном случае подкрепляют определение слов типа jūyō как особой категории прилагательных, подчеркивают адъективизацию глагольной формы hatten shita . Когда грамматика строится на искусственном материале, все эти явления остаются вне поля зрения.

Оперирование одним и тем же стандартным примером приводит к неправильным представлениям и в другом отношении. Например, многие авторы разбирали стандартное выражение kippu no kiranai kata ; однако надо перелистать многие сотни страниц литературы нового времени, чтобы найти другой аналогичный пример. С другой стороны, сообщение, что "у слона длинный хобот" ( zō wa hana ga nagai ), у ряда авторов служит чуть ли не единственной иллюстрацией одной из продуктивнейших синтаксических структур (см. т.II, гл.30, §2). Десяток предложений из реальных текстов показал бы, что соотношение компонентов в ней далеко не столь единообразно, как представляется по этой схеме.

По указанным причинам нам хотелось бы вместо одноплановой "грамматики устного языка"- kōgohō - видеть грамматику современного языка, излагающую целостную систему, рельефно рисующую богатство живых форм в их реальных связях и имеющую историческую глубину и перспективу.

Касаясь существенных черт японской грамматики, которые определились давно и сохранились доныне, следует иметь в виду трактовку всех служебных элементов языка как отдельных слов.

Распространено представление, что с момента появления "Пространной: грамматики" Ōtsuki Fumihiko (1891 г.) японская грамматическая наука вступила на путь европеизации. Действительно, начиная с этого времени японские лингвисты внимательно следят за развитием европейской лингвистической мысли, и многие работы обнаруживают знакомство их авторов с новейшими западноевропейскими и американскими теориями и общеязыковедческого, и грамматического характера. Однако, если обратиться непосредственно к области грамматики, то надо констатировать, что, хотя влияние европейских грамматических концепций и сыграло известную роль в ее развитии в новое время, все же это влияние оказалось не очень глубоким. Так, по образцу частей речи в западноевропейских языках, и в японском языке были выделены существительное, числительное и местоимение, глагол и наречие. Однако вместе с тем японская грамматическая наука не отказалась от своих исконных обобщающих лексико-грамматических категорий - taigen и yōgen , Наличие категорий keiyōshi - предикативного прилагательного, keiyōdōshi - адвективного глагола и rentaishi (или fukutaishi ) - приименных слов - свидетельствует о самостоятельности японской грамматической мысли в трактовке прилагательных. Как перевод английского термина auxiliary verb был создан термин jodōshi . Однако именно в выделении этой категории при всей видимости "европеизации" наиболее наглядно сказалось сохранение традиционных грамматических представлений: то, что объединено под этим наименованием, отнюдь не соответствует вспомогательным глаголам английского языка (почему мы и не переводим jodōshi этим термином). Jodōshi ("служебные глаголы") и joshi ("служебные слова") - это сохраненная под новым названием старая категория tenioha , т.е. служебные элементы языка, трактуемые как отдельные слова.

Но есть ли оснований для такой трактовки? Что касается таге называемых служебных глаголов ( jodōshi ), то еще Yamada показал, что они представляют собой глагольные окончания (он назвал их "сложными окончаниями"), а не отдельные слова. Никто из японских грамматистов не отрицает теснейшей связи этих элементов с глаголом, связи даже более тесной, чем связь суффикса с основой, о чем говорит и автор этой книги. Для обозначения этой связи обычно применяется не только глагол renzoku suru , букв. "продолжать", но и tsukeru , букв. "прилагать". Однако обычно в японской грамматике отрицается грамматическая суффиксация как таковая. Это удивляет особенно потому, что в плане общего языкознания японские лингвисты, восприняв западноевропейскую типологическую классификацию языков, характеризуют японский язык как агглютинативный. Это общепризнанно и никем не оспаривается. А для агглютинативных суффиксов как раз и характерна та универсальность присоединения ко всем словам определенной категории, которая свойственна японским глагольным суффиксам, именуемым jodōshi , и такой категории служебных слов, как падежные показатели - kakujoshi . Между тем именно на основании этой универсальности японские грамматисты отрицают суффиксальный характер указанных элементов!.

Но если принимать все служебные элементы японского языка за отдельные слова, создается неправильное представление о его строе как строе полностью аналитическом. Если же рассматривать эти элементы как агглютинативные суффиксы, чем они и являются, то есть иметь право говорить о формообразовании, создается возможность формулировать те характерные черты строя японского языка, в которых он обнаруживает поразительное сходство со строем других агглютинативных языков (с которыми он не имеет никакой корневой общности) - о корейским языком, языками тунгусо-маньчжурскими, монгольскими и отчасти тюркскими. (Здесь данная тема может быть затронута только в самом сжатом виде.) Разумеется, при этом сходстве каждый язык и каждая группа сохраняют свою специфику. Но если трактовать все служебные элементы японского языка как отдельные слова, основа для параллелей отпадает. Поясним это примером: близость значений и функций английского предлога of в сочетании с существительным и русского родительного падежа только подчеркивает разнородность явлений, характерных для флективного строя русского языка и аналитического - английского; так и аналогия между японским kara , если считать его отдельным служебным словом, а не агглютинативным падежным суффиксом, и формой исходного падежа в корейском и монгольском языках подчеркивала бы агглютинативный характер последних и аналитический - первого. Но это и значило бы создавать неправильное представление о строе японского языка. При такой трактовке, разумеется, отпадает возможность отличить подлинно аналитические формы от агглютинативно образованных синтетических, оценивать соотношение элементов анализа и синтеза на разных этапах развития языка. Поэтому японские грамматисты проходят мимо такого явления, как, например, частичное замещение синтетических, агглютинативных форм глагола, типичных для старого, письменно-литературного языка, формами аналитическими, утвердившимися в современном языке. Например, вместо torubeshi - toru de arō в значении "вероятно, возьмет" и toranakereba naranai - в значении "нужно взять"; вместо toraru наряду с torareru имеются аналитические формы totte morau в значении "взято для кого-либо" и totte aru в значения "взято" (о чем-либо; последнего употребления toraru в старом языке не имел). Они не дают должной оценки образованию из аналитически! форм современного языка новых синтетических форм, правда, еще не признанных как литературная форма, но широко внедрявшихся в устную речь, например: totte iru -> totteru, totte oku -> tottoku . Японские грамматисты не отмечают и значения того, что в современном языке некоторые агглютинативные глагольные суффиксы подвергаются фузии с основой, что превращает их в окончания; таковы окончание будущего временя u ( torau -> torō ), окончание прошедшего времени ta ( torita -> totta, yomita -> yonda ), окончание деепричастия совершенного вида te ( torite -> totte, yomite -> yonde ). Все эти явления остаются неоцененными в своем грамматическом качестве, поскольку beshi, ru в старом языке, reru, u, ta, te в современном языке считаются отдельными словами; поэтому, например, totte рассматривается не как деепричастие, не как одно, а как два слова. При такой трактовке японские грамматисты не уделяют никакого внимании вопросу о природе каждого из этих элементов в отдельности: они, например, не проводят разницы между глагольными суффиксами времени, наклонения, залога и вида, с одной стороны, и глаголами-связками и так называемыми служебными глаголами сравнения, например gotoshi - с другой, или между падежными суффиксами ( kakujoshi ) и другими так называемыми служебными словами, иначе говоря, частицами, - подчеркивающими, ограничительными и т.п. Все конкретные следствия такой концепции перечислить здесь, конечно, невозможно.