Виктор Топоров - О западной литературе

Стоило ли ее – такую – писать? И если да, то не точнее ли было бы ее назвать не «Опасностью», а, скажем, «Агонией»? Оказывается, нет; более того – лишь с осмыслением названия повесть раскрывается во всей глубине и становится понятна причина ее написания. «Опасность» трактуется здесь трояко – это опасность ядерного поражения, опасность заражения (которую представляют собой беглецы) и, наконец, опасность пренебрежения судьбами и интересами других людей, и эта опасность, пожалуй, главная.

Прежде чем решиться на побег из больницы, вдохновленные шекспировской фразой о том, что отчаянная болезнь требует для своего лечения отчаянных средств, пациенты-смертники Дюпон и Бентинг не раз и не два взвешивают возможные последствия своего поступка: ведь их попытка к спасению представляет опасность для жизни окружающих. Бентинг колеблется, Дюпон уговаривает его, и тезис последнего «по мне, пусть хоть все подохнут, все до единого» в конце концов берет верх над доводами морали. Опасность такого выбора, символически выделенная тем, что речь идет о смертниках, воистину страшнее всего. О ней-то и пишут оба фламандских мастера, прослеживая ее истоки и в глубине психики, и в глубинах Истории. Впрочем, история тут недолгая – оба писателя находят корни равнодушия и жестокости в войне и в нацизме.

В рецензируемых книгах напечатаны две повести, словно нарочно созданные для сопоставительного разбора. В обеих речь идет о войне, в обеих война увидена глазами подростка, причем подростка сельского, в обеих сюжет построен на истории солдата вермахта, отринувшего нацизм, в обеих такой солдат гибнет. Это повести Ванделоо «Враг» и Лампо «Принц Магонский». Сюжетное, да и идейное, сходство – при полном несовпадении творческих манер – громогласно заявлено уже в самих названиях повестей. Реализм критический и, еще раз забегая вперед, реализм магический.

Пятнадцатилетний подросток, герой и рассказчик повести Ванделоо, живет вместе со своими земляками и сородичами на «ничейной земле» – в местности, постоянно переходящей из рук в руки (дело происходит уже после высадки союзников в Нормандии, в последние месяцы войны). Американцы теснят немцев, немцы – американцев, а фламандские крестьяне отсиживаются в заблаговременно выстроенном бомбоубежище и ворчат при этом, жалуясь на известные неудобства. Американцы дружелюбнее: они угощают фламандского паренька шоколадом, досадуя при этом, что его двенадцатилетняя сестра для них еще чересчур зелена; немцы деловитее и угрюмее, но ведь и дела у них идут хуже – вот пока и вся разница. Слово «враг» остается понятием несколько абстрактным. Но вот во время очередного немецкого отступления в убежище, где терпеливо ждут промежуточной развязки местные жители, пытается спрятаться дезертир. Немцы смертельно ранят его, а крестьяне не умеют помочь «врагу» и не смеют его похоронить. Немецкие солдаты – уже другой отряд – возвращаются и, обнаружив труп земляка, приписывают его убийство крестьянам, а вслед за этим методично уничтожают всех деревенских мужчин, в том числе и отца рассказчика. Слово «враг» наполняется конкретным трагическим смыслом.

Гибнет, правда, уже в нацистском застенке, и отец рассказчика в повести Лампо «Принц Магонский». И дело тоже происходит в последние дни войны, и фон прописан с той же бытовой достоверностью. Только дружит Алекс (так зовут героя повести) не с американцами, как герой Ванделоо, а с хромым немецким солдатом, которого, несмотря на его увечье, не отправляют в запас, а, напротив, все время грозят послать на передовую. И солдат этот – человек незаурядный.

Начать с того, что не солдат он, а разжалованный майор. Разжалованный (и искалеченный) за отказ оставаться безучастным при виде расправы, чинимой эсэсовцами в варшавском гетто. И майором он в свое время стал лишь из-за какой-то оплошности, допущенной нацистскими кадровиками: ведь давным-давно, сразу же после прихода Гитлера к власти, он, историк по профессии, был уволен из университета, так как не пожелал вступить в нацистскую партию.

В сопоставительном разборе следовало бы отметить: всего этого нет у Ванделоо, но вполне могло бы и быть. Дальше, однако, начинается то, чему в его ясной, прозрачной, на грани беллетристики и журнализма прозе места уже не нашлось бы ни в коем случае. Начинается магический реализм.

Разжалованный майор именует себя Принцем Магонским. Нет, не в шутку. Он убежден в законности своих притязаний на магонский престол, он подкрепил их генеалогическими изысканиями. Правда, возражает ему Алекс, Магонии нет на карте, да и никогда не было. На карте не было, поправляет Принц, а на самом деле была: сказочная страна то ли добрых людей, то ли добрых духов, умевших летать по воздуху и безжалостно истребленных обыкновенными смертными еще при Карле Великом (при Карле Великом, т. е. в ключевой век для раннего Средневековья – это здесь значимо). Легенда, рассказанная хромым солдатом, который чинит по приказу начальства моторную лодку «для боевых операций» – и который чинит ее, уже по собственному выбору, с неторопливостью, переходящей в саботаж, легенда эта, как и само его появление, как и сама его дружба с фламандским юношей, оказывается не только уроком добра и гуманизма, но и ключом к иной, поэтически претворенной действительности. Переправившись через реку (на моторке, все же починенной Принцем), Алекс попадает в Край Чудес. Правда, это всего лишь крестьянская усадьба, но чудесны доброта, покой и любовь, царящие здесь и щедро даруемые пришельцу. Чудесно чувство, вспыхнувшее между ним и юной хозяйкой усадьбы. Чудесно, потому что необыкновенно. И в не меньшей мере чудесно то обстоятельство, что обитатели усадьбы живы и невредимы: ведь они евреи и судьба их в тех условиях, следовательно, предрешена.

Здесь важно отметить постоянное чередование и взаимодействие реалистического, можно даже сказать, бытового, и фантастического детерминизма, характерное для прозы Лампо. Очутившись там, за рекой, Алекс не только попал в Край Чудес, но и как бы привел за собой весь комплекс причинно-следственных связей, характерных для нашего мира; войдя в сказку, он ее тем самым разрушил. А вслед за ним пришли нацисты – и увели обитателей чудесной усадьбы туда, откуда не возвращаются. Вернувшись в реальность, герой повести, обогащенный этим трагическим опытом, возмужал, он испытывает теперь ненависть к немцам – ненависть, которую не могла в нем ранее разбудить и расправа над отцом; Принц Магонский вспоминается ему теперь чужаком, невесть зачем рассказывавшим юноше какие-то странные истории.

Но повесть на этом не кончается. Герою, пережившему вторжение реальности в сказочный мир, предстоит еще увидеть расправу над сказкой. На его глазах партизаны убивают Принца Магонского, убивают, когда тот идет сдаваться им, убивают, потому что он немец. И, оказывается, это повторное испытание помогает Алексу преодолеть слепую, неизбирательную ненависть и воспринять наконец урок, преподанный ему Принцем. Безжалостно попираемый гуманизм – и борьба за него, необходимость борьбы за него – тема этой яркой повести. И хотя нам непривычно читать об эльфах и троллях не в сказочной или шутливой форме, да еще в том же произведении, где речь идет о Варшавском восстании и Сталинградской битве, «Принц Магонский» расширяет наши представления о магическом реализме и его творческих возможностях. Но насколько велики были наши представления о сем предмете до сих пор?