Виктор Топоров - О западной литературе

Впоследствии, в годы застоя, «Лолита», тогда уже начавшая циркулировать и в русскоязычном варианте, оказалась не столько забытой, сколько как-то конфузливо оттесненной на периферию сознания десятками и сотнями (а может быть, их были и тысячи) фанатиков Набокова – собиравших его произведения, изучавших их, самым потешным образом их комментировавших; сейчас благодаря гласности квазилитература подобного рода выплеснулась и на журнальные полосы. В том же ряду оказались и мемуары о писателе – зачастую еще прижизненные. Вот, например, Н. Раевский с упоением передает отзыв Набокова о его прозе, содержащий конкретное замечание. У Раевского сказано: «трупы офицеров и дам, изрубленных шашками». Набоков возражает: «Дамы, изрубленные шашками, это уже не дамы, а женщины» («Простор». 1989. № 2). Замечание мастера…

Любовь к Набокову оборачивалась в те годы достаточно престижной и в то же время сравнительно безопасной фрондой; культ Набокова со всем своим белоподкладочным шлейфом был уголовно ненаказуем; мне лично известен всего один случай, когда нескольких читателей и почитателей Набокова – в северном городе Апатиты – вышвырнули с работы именно за него. «Лолиту» конфисковывал и, как правило, не возвращал КГБ при так называемых выемках, но искал он отнюдь не «Лолиту». И с тем большим рвением культивировали поклонники Набокова любовь к России и к бабочкам.

К широким читательским массам Набоков приходит в наши дни не на западный, а, так сказать, на эмигрантский лад: сначала русскоязычная проза двадцатых – тридцатых; потом «Лолита»; потом, надо полагать, «Ада», «Бледный огонь» и прочее. Но насколько широки эти массы? По моим наблюдениям, имеющим отношение не только к Набокову, круг читателей литературы, запрещенной прежде, ненамного расширился по сравнению с теми, кто читал ее в сам- или тамиздате. Как-то не слышно разговоров о «Котловане» и «Чевенгуре», о «Докторе Живаго» и о «Собачьем сердце» – все больше о водке да о кооперативах. Легализацию Набокова и многих других авторов с большим воодушевлением восприняли те, кто читал их и раньше, – и просто-напросто не заметили те, кто их не читал. Единственное исключение здесь – тяжеловесный и неуклюжий, но по-своему замечательный роман Василия Гроссмана. Тем комичнее пафос многих и многих литературно-критических статей, в которых разжевывается и щедро орошается слюной давным-давно разжеванное и проглоченное. Кто гоняется нынче, например, за «Волгой», в которой напечатаны едва ли не лучшие романы Набокова – «Камера обскура» и «Отчаяние» (и «Лето Господне» Шмелева)? А если и гоняются, то из-за Роя Медведева, Агаты Кристи и Юрия Власова.

Так где же сегодня место нашему «мастеру лукавых мистификаций» (А. Долинин) и «космополитическому шаману» (Вик. Ерофеев)?

В конце семидесятых, в краткий период так называемого дейтанта, когда мы с энтузиазмом принялись переводить и издавать американскую литературу (не прекращая, впрочем, в значительной мере фальсифицировать масштабы и суть творчества отдельных писателей), я в шутку предложил покойному ныне К. И. Телятникову, тогдашнему завредакцией литературы Западной Европы и США в издательстве «Художественная литература», издать как произведение американской литературы «Лолиту». И он согласился – тоже, разумеется, в шутку. Теперь «Лолита» опубликована в приложении к «Иностранной литературе», роман «Пнин» – в самом журнале, том Набокова готовит издательство «Радуга», специализирующееся на выпуске зарубежной литературы, рассказы англоязычного писателя Набокова наперегонки «лудят» переводчики. В довольно уже давней – как быстро летит время – статье Н. Анастасьева на страницах «Иностранной литературы» (первым замом главного редактора которой он сейчас стал) развернута вполне убедительная концепция восприятия Набокова именно как американского писателя, хотя и понятно, что концепция эта носит сугубо прагматический, маскировочный характер. «Немецкие цензоры – дураки», – вспомним Гейне и на этот раз.

Гениальность набоковского письма проявляется, на мой взгляд, только в русскоязычном творчестве писателя. «Пнин» недурно написан по-английски (и, кстати, убого и слепо, хотя и не без претензии, переведен), но его могла бы написать – на таком же примерно уровне – Айрис Мердок. Рассказы Набокова, писанные по-английски, не идут ни в какое сравнение с написанными по-русски – при несомненном родстве, а порой – и поразительном сходстве. «Лолита» – если отвлечься от сенсационной тематики (особенно – по сравнительно пуританской мерке времен, когда она была написана и издана) – книга по-английски довольно заурядная. По-русски – в автопереводе Набокова – гениальная. В книжном море исследований о Набокове выделим одно дельное – словарь разночтений (то есть случаев несловарного перевода) английской и русской версий «Лолиты», выпущенный в США двумя эмигрантами новой волны А. Нахимовским и С. Паперно. Словарь подтверждает первоначальное интуитивное впечатление: «Лолита» по-русски написана несравненно ярче. А ведь словарь отражает только языковое богатство романа, а не его изысканное ритмическое и интонационное разнообразие.

В автопереводе (правда, с русского на английский) существует еще один роман Набокова – «Отчаяние». Но там, как и в случае с «Другими берегами», правильней говорить о вариации, чем о переводе (так, в английской версии «Отчаяния» об интимной связи Ардальона и Клавдии говорится достаточно недвусмысленно; в русской – она едва намечена). «Лолиту» – главное свое произведение – писатель перевел с поразительной точностью – поразительной еще и потому, что она идет рука об руку с творческой непринужденностью, какая профессиональным переводчикам и не снилась (единственный знакомый мне аналог – перевод романа Доктороу «Регтайм», выполненный Василием Аксеновым; но и там концентрированного и конденсированного творческого порыва русскому писателю хватило всего лишь на первые несколько страниц, в дальнейшем и стиль, и слог выдохлись). Сильнейшее художественное впечатление, производимое русской версией «Лолиты», объясняется, конечно же, и тем, что прообраз этого русского романа об американской девочке брезжит в ранних произведениях писателя – в «Отчаянии», в «Камере обскуре», отчасти в «Даре». Набокову-переводчику было на что равняться!

«Лолита» – весьма шокирующее произведение не без налета некоторой бульварщины: сексуальная патология, великая любовь, похищение, второе похищение, наконец, убийство. Романы Набокова делятся, правда крайне грубо, на истории с убийством (совершенным или подготовляемым) и – без оного. Романы с убийством – занимательней, хотя крайне затейливо написаны и те и другие. Бабочки порхают в тенистом сплетении словес.