Виктор Топоров - О западной литературе

Ж. П. Г., как именуют главного и единственного героя романа в его новой жизни, изображен человеком отталкивающим, ненавидящим все и вся. Он не раскаивается в совершенном убийстве, а лишь стремится замести следы. Все действие сводится к изображению нарастающего патологического ужаса Ж. П. Г. перед близящимся возмездием. И все страсти-мордасти, разыгрывающиеся в провинциальном французском городке, дополнительно взбадриваются и подогреваются каторжными воспоминаниями Ж. П. Г. Ну как не поведать читателям молодежного журнала, «к примеру, историю Гориллы. Горилла был не обезьяной, а его напарником: их сковали одной цепью. Прозвали же его так потому, что все тело у него заросло волосами, как у обезьяны. И в течение двух лет Ж. П. Г…» Многоточие принадлежит переводчице, и жаль, что она поставила его на «самом интересном» месте.

Перевод, как уже говорилось, прибавляет этому сочинению немало очарования. Полковник интендантской службы оказывается «интендантским полковником», неотделяемые приставки немецкого языка, который преподает Ж. П. Г., «неотделимыми», короткие пальто, в которых расхаживают по Парижу молодые щеголи, именуются «полупердончиками». Душевное волнение изображается следующим образом: «Корсаж ее между грудями натянут туже, чем обычно, и она не решается смотреть на отца». А вот как сопоставляется внешность двух дам: «Жена его была такой же толстой, как Мадо, но не столь розовой и хорошо сохранившейся». Вряд ли стоит говорить и об имени героя: инициалы «Ж. П. Г.», повторяемые по пятнадцать и по двадцать раз буквально на каждой странице, свидетельствуют об отменном языковом чутье. Думается, сам Ж. П. Г., обучай он не немецкому, а русскому, не смог бы добиться от своих учеников более впечатляющих результатов…

В журнальной публикации роман снабжен послесловием переводчицы, позволяющим ближе познакомиться с механизмом «пробивания» литературы подобного рода в нашу печать. В данном случае он прослеживается с трогательной откровенностью.

Во-первых, главный упор в послесловии сделан на элементы социальной критики, в романе якобы наличествующие: «В критический момент, когда неожиданная встреча с прошлым может мгновенно уничтожить его репутацию и подорвать общественное положение, ему не у кого искать поддержки и помощи. Буржуазный мир оказывается не менее жестоким, чем мир уголовный» (выделено мной. – В. Т. ). О чем здесь речь? Почему буржуазному миру брошено столь грубое, хотя в целом и справедливое обвинение? Да потому, что хочется повернее продать роман, в котором все обстоит как раз наоборот: бывший сутенер, убийца и беглый каторжник окружен вниманием и сочувствием и дома, и на службе, и в кругу друзей. Конечно, ему от этого не легче, ведь никто, не зная его прошлого, не может понять его смятения, а открыться людям он боится из-за возможного (или неизбежного) разоблачения, но и только-то. И вот смысл книги фальсифицируется (и, как мы увидим дальше, совершенно сознательно) автором послесловия, а юному читателю «Авроры» предлагается пожалеть несчастненького Ж. П. Г., которого довел до ручки проклятый капитализм.

Цинизм журнальной интерпретации романа становится особенно очевиден, когда в другой статье той же исследовательницы и переводчицы читаешь, что лейтмотив истории Ж. П. Г. – «неизбежный распад личности после совершения ею убийства». Такая трактовка верна, но в молодежном журнале предложена прямо противоположная. Как вы думаете зачем?

Во-вторых, делается попытка продать лежалый товар как новый. Для этого статья о романе, опубликованном на языке оригинала в 1932 году, названа «Имярек продолжает поиск», дата написания, естественно, замалчивается и лишь вскользь упоминается о том, что с этой, как и с многими другими книгами того же автора, «как и в других странах, у нас стали знакомиться несколько позднее»… И в-третьих, и это также весьма характерно, сам писатель представлен в статье как большой друг нашей страны и нашей культуры. Он и «смерти замечательного ленинградского трубочника» посочувствовал, и «с восхищением отозвался о присланной ему библиографии всех его произведений, изданных в СССР», и… все. Других свидетельств интереса данного писателя к культуре нашей страны в послесловии не приводится.

Не чрезмерной ли благодарностью за дружеские чувства такого рода стала публикация художественно слабой, идеологически сомнительной, с бульварным запашком книги, полвека назад написанной и на грани безграмотности и безвкусицы переведенной, в трех номерах молодежного журнала, а позднее – и в однотомнике, – вправе спросить читатель этих строк… Но не переменит ли он своего мнения, узнав, что речь шла о Жорже Сименоне и его романе «Беглый», а также об известнейшей пропагандистке и популяризаторше его творчества, личном друге знаменитого французского (или бельгийского? или швейцарского?) писателя Э. Шрайбер? Жаль, если переменит… Потому что имя Сименона стало за последние годы (в связи с его 80-летием, но и позднее тоже) палочкой-выручалочкой, магическим словом, отворяющим врата издательств и двери редакций. Сименон написал двести (!) романов – и расторопные переводчики словно бы задались целью перевести на русский язык и, разумеется, опубликовать их все. Однотомники Сименона вышли уже и в «Прогрессе», и – трижды! – в издательстве «Художественная литература» (последний раз – в 1986 году). И, увы, в Детгизе. Поговаривают чуть ли не о собрании сочинений…

Мы не собираемся отрицать определенные достоинства, присущие лучшим романам из цикла «Мегрэ», лучшим «трудным» романам писателя – признанного классика современного детектива, одного из его создателей, хотя скорость их написания (от семи до двенадцати дней на каждый), сенсационность тематики, скрыто заявленная, но все же вполне недвусмысленная охранительная по отношению к буржуазному обществу позиция автора (все, мол, так плохо, что менять ничего не надо, все равно не получится), злоупотребление эротическими и макаберными подробностями и многое другое определяют их в известной степени межеумочное положение не только между детективной и серьезной литературой, но и между литературой серьезной и литературой бульварной.

Главная заслуга Сименона – создание образа Мегрэ, высшее достижение – некоторые из ранних романов о Мегрэ; один-два «трудных» романа («Тюрьма», «Грязь на снегу»); на всем остальном лежит слишком уж откровенная печать инерции успеха и связанной с ней невзыскательности, чтобы не сказать – дурного вкуса. И, кроме всего прочего, это уже позавчерашний день детектива. Так что делать из Сименона писателя № 1 по количеству переводов и публикаций на русском языке, сопровождая каждое издание порой откровенно слабых вещей панегирическими восторгами, без тени улыбки сравнивать плодовитого автора детективных и сенсационных романов то с Фолкнером, то с Камю, то с Марселем Прустом – значит обманывать читателя.