Виктор Топоров - О западной литературе

У писателя это получилось. Будем надеяться, получилось и по-русски».

ПИША… Получилось! «Благоволительницы», кстати, переведены довольно недурно – но их это не спасает. А «Пражское кладбище» – в сущности недурной роман, но в таком переводе читать его невозможно.

Ну, и не читайте. НЕ ЧИТАЙТЕ! Никто же вас не неволит.

Со «Свободой» и с ее автором Джонатаном Франзеном имеет смысл разобраться по-настоящему. Не в последнюю очередь потому, что это поможет кое-что понять и в современной отечественной литературе, да и в нас самих тоже. Предыдущий роман Франзена «Поправки» разошелся тиражом в три миллиона экземпляров. Выпущенная после девятилетней паузы и оперативно переведенная на русский «Свобода» наверняка побьет этот рекорд – чуть ли не с сигнальным экземпляром книги сфотографировался сам Барак Обама.

Да и критики наперебой сравнивают автора двух семейных саг Франзена, например, не с Джоном Голсуорси (Халсворти, – как презрительно транслитерировал В. В. Набоков), а, прошу прощения, со Львом Толстым. Благо и «Поправки», и «Анна Каренина» не так давно понравились самой Опре Уинфри!

«Свобода» очень милое чтение – и на всех своих шестистах страницах нескучное. Персонажи – славные, умные, культурные, безошибочно опознаваемые даже в несколько чуждых нам американских реалиях, хотя представить себе еврейского рок-композитора, в свободное от сочинения песен время работающего кровельщиком – и получающего за это деньги, сопоставимые с музыкантскими доходами, – нам столь же трудно, как опять-таки еврейскую баскетболистку из второй сборной США.

Меж тем это двое из четырех главных героев романа. Баскетболистка Патти выходит замуж за любящего, но нелюбимого Уолтера, рожает ему двух детей и в сорок пять лет уходит к рок-музыканту, которого любила всегда и с которым пару раз переспала несколько лет назад. Уходит после того, как музыкант, прочитав ее романизованную исповедь (Патти написала ее по совету психоаналитика), подсовывает разоблачительный текст обманутому мужу. К которому Патти, впрочем, еще несколько лет спустя возвращается.

Уолтер не просто обманутый муж, он еще несчастный отец и жестоко высмеянный самой жизнью юрист-эколог (то есть в хорошем смысле слова гринмэйлер). Сын Джоуи, умница и красавец, жестоко разочаровывает мать, в четырнадцатилетнем возрасте сойдясь с пятнадцатилетней соседкой из рабочей (и пьющей!) семьи и перебравшись в дом через двор на постоянное жительство – а через несколько лет все на той же подружке и женившись. Отца же он разочаровывает тем, что становится республиканцем. Хуже того – неоконсерватором (неоконом). Уолтер же, естественно, демократ. И у них в Америке это важно.

И, наконец, история с географией. Вернее, конечно, история с экологией. Уолтер одержим идеей спасения какой-то вымирающей разновидности американского воробья. Странным образом его поддерживает некий капиталист, некий магнат, словно сошедший со страниц Драйзера. Впрочем, ничего странного: под шумок разговоров о спасении воробушка магнат накладывает лапу на обширные территории, на которых собирается – и начинает – добывать уголь открытым способом. И тут уж, извините, не до экологии!

Правда, и самому Джоуи вскоре доведется узнать о том, что жизнь жестче его идеалистических представлений о ней. Свои первые полмиллиона он еще студентом зарабатывает, сплавляя американским военнослужащим в Ираке партию списанных в утиль грузовиков польского (времен Варшавского договора) производства. А когда он, осознав и раскаявшись, пытается сорвать собственную сделку – ему это не удается: твердолобые бюрократы и закоренелые мздоимцы встают против юного правдоискателя непрошибаемой стеной. И вообще у внимательного читателя книги «Свобода» может сложиться впечатление, будто в Америке и при республиканце Буше, и при демократе Обаме постоянно находится у власти одна и та же Партия жуликов и воров.

Человек – существо политическое, работающее, мыслящее и чувствующее. Политика и работа, убеждает Франзен, неразделимы. А вот работа, мысли и чувства образуют треугольник – в идеале равносторонний, в крайнем случае, равнобедренный, – но только в этом треугольнике человека и поджидают полнота бытия (пусть и полнота иллюзорная) и свобода (пусть и свобода мнимая). А свобода (мнимая свобода), если ее закавычить, становится названием романа.

В хоре похвал «Свободе» диссонансом прозвучали голоса двух американских критиков, обвинивших Франзена (совершенно в духе советской критики 1970-х – так у нас распекали Трифонова, а вслед за ним Маканина) в мелкотемье, в торжестве быта над бытием и т. д., и т. п. Одна из этих статей вполне показательно называлась «Меньше, чем жизнь». «Обвинения Брукса и Мейерса, разумеется, бьют мимо цели», – написал один из российских сайтов.

Разумеется, обвинения Брукса и Мейерса бьют в цель. Слывущий теперь подлинным продолжателем традиции великого американского романа Франзен изъял из этой традиции главное: идею победы во что бы то ни стало, победы любой ценой (в том числе и ценой жизни), причем победы в главном бою. Идею «Моби Дика». Идею Джека Лондона и Теодора Драйзера. Идею Хемингуэя, Фолкнера и Стейнбека. Идею (в религиозно перевернутом виде) Фланнери О'Коннор. Идею Нормана Мейлера, Уильяма Стайрона и Роберта Пена Уоррена.

Герои романа тяготятся чем угодно, но только не своей посредственностью. Стихов Маяковского о любви как о ревности к Копернику («его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником») они бы просто не поняли. Все они – хоть рок-музыкант, хоть молодой спекулянт – хотят играть в первой или, на худой конец, во второй лиге, – но никак не в высшей, – а уж о чемпионстве и просто не помышляют. И это идет вразрез и с великой американской литературой, и с великой Американской мечтой. Которая – как ни крути – заключается в том, чтобы стать президентом США (и в этом качестве – президентом земного шара). А если уж писателем – то всемирно признанным гением.

Но еще любопытнее история с самим Франзеном. Признанный (и, возможно, не без оснований) первым американским писателем современности, он не похож ни на кого из литературных титанов прошлого (перечисленных выше), не похож он также на Пинчона, не похож на Сэлинджера, не похож на Филипа Рота… А похож он на двух Джонов (Апдайка и Чивера) – и еще в большей мере на Ирвина Шоу, то есть на писателей заведомо второ-, если не третьеразрядных. «Свобода» сильным, я бы сказал, разительным образом похожа на роман крепкого, но заурядного беллетриста Ирвина Шоу «Богач, бедняк» – роман, настолько полюбившийся в СССР, что у нас по нему сняли прибалтийскими силами телефильм… Выкинув, естественно, две трети эротики, – ну так и из «Свободы» можно выкинуть две трети эротики без малейшего ущерба для романа.