Виктор Топоров - О западной литературе

Как раз тогда – где-то сорок лет назад – поэзия и закончилась: в Европе, в Америке, даже в Латинской Америке. И первыми это заметили сами поэты. Заметили, но за редкими исключениями, вроде Целана, отнюдь не впали в отчаяние. Скорее прямо напротив: жить им стало лучше, жить стало веселее. Ушло куда-то к чертям собачьим ощущение собственного предназначения, собственного пути, собственной миссии. Отпала необходимость в служении (и неизбежно связанной с ним аскезе).

Более полутора веков, начиная с эпохи романтизма, все подлинные поэты подпадали под частное французское определение – все они были поэтами прóклятыми, – и вдруг это проклятие с них ниспало, и превратились они кто в бездельника, кто в филистера, кто в бездельника и филистера сразу. Превратились в постмодернистов. Превратились в мышей, прекративших притворяться кошками и другими представителями семейства кошачьих.

Потому что для одних поэтов это был провал («несовместимый с жизнью» – как для Целана), для других – что-то типа «каминг аута», а для третьих – даже что-то вроде повышения по службе, потому что постмодернизм, хотя бы поначалу, приравнял всех ко всем, – Троемыши и Щелкунчики появились здесь все же несколько позже.

Поколение, к которому принадлежит Транстремер (1930 г. р.), – промежуточное. К 1970 году – то есть к собственному сорокалетию – он уже вполне мог прославиться как поэт. Но прославился лишь как национальный поэт – то есть никак. Как национальный шведский поэт – то есть никак в квадрате. (Швед Мартинсон, получивший Нобелевскую премию в 1974 году, – откровенный графоман-поэмист, что-то вроде доморощенного Егора Исаева.) А потом, после 1970-го, поэзии не стало вовсе. Примерно как у нас в России после 1990-го.

Так что в целом решение присудить премию Транстремеру (с поправкой, понятно, на «колор локаль») довольно справедливо. Он, конечно, не поэт в истинно высоком смысле слова, но хотя бы знает или когда-то знал этот высокий смысл. Он, конечно, не поэт и уж тем более не последний поэт, но с последними поэтами был знаком – и отнюдь не так, как какой-нибудь Найман – с Ахматовой (хотя и так тоже), но и на творческом уровне, хотя и не на равных. Он их высоких зрелищ зритель, он в их совет допущен был и заживо, как небожитель, лям с лишним в баксах получил.

Только что вышедших по-русски «Благоволительниц» Джонатана Литтела уже успели объявить переводной книгой года. После определенной артподготовки (публикация отрывков в «Иностранной литературе» и в ряде электронных изданий) восьмисотстраничный том увидел свет в эстетически продвинутом и этически бесстрашном столичном издательстве «Ад Маргинем». Причем здешние восемьсот страниц набраны убористым шрифтом, без традиционно принятой разбивки диалогов, и соответствуют тысяче страниц оригинала. Издатель скромно и загадочно именует себя «производителем» и размещает следующую аннотацию.

От производителя: «Исторический роман французского писателя американского происхождения написан от лица протагониста – офицера СС Максимилиана Ауэ, одного из рядовых исполнителей нацистской программы „окончательного решения еврейского вопроса“. Действие книги разворачивается на Восточном фронте (Украина, Северный Кавказ, Сталинград), в Польше, Германии, Венгрии и Франции. В 2006 году „Благоволительницы“ получили Гонкуровскую премию и Гран-при Французской академии, книга стала европейским бестселлером, переведенным на сегодняшний момент на 20 языков. Критики отмечали „абсолютную историческую точность“ романа, назвав его „выдающимся литературным и историческим явлением“ (Пьер Нора). Английская The Times написала о „Благоволительницах“ как о „великом литературном событии, обращаться к которому читатели и исследователи будут в течение многих десятилетий“ и поместила роман в число пяти самых значимых художественных произведений о Второй мировой войне».

Джонатан Литтел, американский журналист из еврейской семьи, специализирующийся в том числе и на России (и написавший, в частности, книгу о Рамзане Кадырове), сотворил сей опус магнум за четыре месяца (!), безвылазно проведенных в номере одной из московских гостиниц за распитием ящика виски, названия которого автор сенсационной книги в своем столь же сенсационном интервью, однако, не раскрывает.

Джонатан Литтел – имею в виду, естественно, не самого этого человека, которого знать-не-знаю и ведать-не-ведаю, а психологически представимый образ создателя «Благоволительниц» – это дитя, зачатое в свальном грехе с участием Дэна (Децла) Брауна, Дмитрия (бла-бла-бла) Быкова, Владислава («Дубовицкого») Суркова и Людмилы («Казус переводчика в зеленом шатре») Улицкой, но кем из них он зачат и от кого, без пол-литры, а то и целого литра не разберешься.

Естественно предположить, что застегнутый на все пуговицы писатель, подражая Флоберу, все же вложил немало своего, личного, в образ героя-повествователя Максимилиана Ауэ – тем более что этот офицер СС и сам ощущает себя госпожой Бовари. То есть отчасти собственной матушкой, брошенной мужем-немцем и сожительствующей с французом, отчасти родной сестрой, с которой сожительствует и которую любит настолько, что, когда их разлучают, решает впредь сменить сексуальную ориентацию, чтобы, подобно любимой женщине, не изливать, а принимать в себя мужское семя.

Тонкая артистическая натура, Максимилиан Ауэ носит под мундиром оберштурмбанфюрера СС женское кружевное белье, ища себе на голову приключений, чреватых в Третьем рейхе высшей мерой наказания, то есть расстрелом. Ведь Гиммлер, сволочь такая, утверждает, будто один наследственный гомосек совратит и приохотит к пороку десятки юношей – и все они будут потеряны для нации как производители. К счастью для рассказчика, в рейхе царят повсеместная коррупция, головотяпство и очковтирательство (об этом повествуется на всех восьмистах страницах). Вместо того чтобы казнить Ауэ, изобличивший его эсесовец (сам, естественно, гей) дает ему добрый – и немедленно принятый Максимилианом совет. «Вот так, с задницей, еще полной спермы, я принял решение поступить в службу безопасности».

Позвольте, я не буду пересказывать вам эту анекдотическую мерзость во всех ее порнографических (включая и порнографию духа) подробностях. Здесь что ни слово, то перл – пошлости, невежества и цинизма. Немцы (и венгры) входят во Львов, провоцируют, организуют и направляют погромы… Какой-то украинец выкидывает из окна еврея – прямо под ноги рассказчику. Высовывается и кричит: «Извините, господин дойче официр, я вас не заметил». Выстроив евреев в ряд, их заставляют спустить штаны, чтобы выяснить, кто из них обрезан, кто нет. Потом убивают и сваливают трупы во дворе армянской церкви. А при Максимилиане Ауэ неотлучно находится двенадцатилетний еврейский мальчик, играющий на скрипочке так, что ему были бы рады в любом из лучших оркестров Европы. Но и мальчика со скрипочкой ждет та же участь, что и жертв Бабьего Яра под Киевом (в этой спецоперации принимает деятельное участие и сам повествователь в женском кружевном белье под мундиром оберштурмбанфюрера).