Виктор Топоров - О западной литературе

Я исхожу из того, что читатель рубрики знаком с «лос-анджелесским периодом» творчества Элроя хотя бы по фильмам. Поэтому ничего пересказывать и анализировать не буду, ограничусь только расхожим суждением: его романы куда глубже и значительней снятых по ним фильмов.

Самому Элрою более-менее понравился оскароносный фильм «Секреты Лос-Анджелеса», а также режиссерская – трехчасовая – версия «Черной орхидеи». Я пытался найти эту версию, но безуспешно, – похоже, она так и не вышла хотя бы на DVD. Особенность прозы Элроя – тонкий психологизм при минимализме изобразительных средств, основанный на невероятных хитросплетениях сюжета и детализованном внимании к насильственной и порочной стороне жизни. Насильственную и порочную сторону кинематограф передавать умеет, психологизм – более-менее тоже, а вот хитросплетения сюжета – огрубляет и комкает. Странно, что до сих пор не сняли телесериала по «Лос-Анджелесскому квартету» – хватило бы в аккурат на четыре сезона.

«Таблоид» и «Шесть тысяч чистыми» я читал в оригинале, по выходе обеих книг; русского издания первой в руках еще не держал и судить о качестве перевода, увы, не могу. Причем в случае с Элроем важно не столько абстрактное качество, сколько особая аура достоверности (достоверности, от которой кровь застывает в жилах), заставляющая тебя продираться сквозь требующий постоянного эмоционального и интеллектуального внимания текст. Как это на сей раз вышло по-русски, пока не знаю. Пятьсот пятьдесят шесть страниц в подлиннике – восемьсот в переводе. Ну, может быть, крупный шрифт…

Трилогия «Америка. Преступный мир» представляет собой во многом личную расправу писателя над кланом Кеннеди, осуществленную как последовательная деконструкция мифа об этом героическом семействе. Действие в «Таблоиде» заканчивается за несколько часов до роковых выстрелов в Далласе; Харви Ли Освальд не фигурирует; общий смысл сводится к тому, что Дж. Ф. К. просто нельзя было не убить. И хотя президент Кеннеди (а в «Шести тысячах чистыми» – и его брат Роберт, и Мартин Лютер Кинг) становится или вот-вот станет жертвой чрезвычайно разветвленного заговора, общая конспирологическая картина настолько реалистична, что фильм Оливера Стоуна «Дж. Ф. К.», по меткому замечанию одного из американских рецензентов, кажется по прочтении романа Элроя безобидной поделкой Уолта Диснея.

Элрой искусно подводит к историческим персонажам (братьям Кеннеди, Гуверу, Хоффе и др.) вымышленных, каковыми являются все трое главных героев: плейбой из ближнего круга молодого президента, при всей своей любви к нему шпионящий за Дж. Ф. К. (потому что деньги нужны) сразу в пользу трех спецслужб; мастер манипулирования общественным сознанием из ФБР (именно он и запускает сплетню о связи президента с Мерилин Монро, «украсив» ее историей о том, что вообще-то дива спит с каждым разносчиком пиццы, не говоря уж о тренерах и массажистах); специально выписанный из Канады убийца-виртуоз по прозвищу Шантажист. Потом вся эта троица перейдет из первого романа трилогии во второй.

Но дело даже не в том, насколько скверный человек сам Дж. Ф. К. (да и вся семейка), а в том, что он не более чем продукт пиар-технологий, чересчур много о себе возомнивший и, вопреки изначальному намерению кукловодов, нежданно-негаданно набравший недюжинный политический вес, – а раз так, то от него необходимо как можно скорее избавиться.

Моральные ограничения? Но их в преступном мире большой политики (да и малой) нет. Хороша или плоха марионетка, ей положено знать свой шесток. И если вместе с ней провалится в тартарары вся американская «оттепель», она же «эра Кеннеди», то и черт с ней, с «оттепелью»!

У Элроя нет на этот счет иллюзий. И ни на какой другой. И его вот-вот широко издадут у нас. Уже издали. Вот почему (а не из-за того, о чем вы, возможно, подумали) в нашей стране, похоже, начинается год Элроя.

Нобелевская премия по литературе присуждена всемирно знаменитому перуанскому прозаику Марио Варгасу Льосе. Это первое вменяемое решение Нобелевского комитета за долгие годы. Начиная с 2005-го, когда нобелеатом стал Гарольд Пинтер, – утверждают многие. Но ведь Пинтер второй драматург Англии и примерно двадцать второй – мира, тогда как британский (и всемирный) драматург № 1 Том Стоппард Нобелем почему-то обойден. Я бы поэтому назвал последним вменяемым жестом Нобелевского комитета присуждение премии в 1999 году немецкому прозаику Понтеру Грассу.

Причин у подобной невменяемости три. Это традиционная любовь академиков к поэзии, особенно на неведомых им языках (оценивая поэзию, куда легче замаскировать собственную некомпетентность, чтобы не сказать невежество), столь же традиционный и нарастающий год от года антиамериканизм (не дождались Нобеля ни Норман Мейлер, ни Сэлинджер, да и сейчас в очередной раз обнесли Филипа Рота, Дона Делилло, и целый ряд других выдающихся писателей) и, наконец, правящая воистину сатанинский бал политкорректность, по правилам которой любой конкурс должна выигрывать одноногая и слепая престарелая негритянка, непременно являющаяся лесбиянкой и, желательно, подвергаемая политическим гонениям. Ряд решений последних лет – Нобель Дороти Лессинг, Герты Мюллер, да и Эльфриды Елинек тоже, – свидетельствует о том, что до искомого идеала политкорректности членам Нобелевского комитета буквально рукой подать.

В фаворитах нынешнего года ходили, например, кенийский прозаик Нгуги Ва Тьонго, сирийский поэт Адонис, шведский поэт Томас Транстремер, тогда как Льоса котировался у букмекеров 25:1 – наравне с американским поэтом-графоманом Джоном Эшбери (Белла Ахмадулина – 66:1, Евгений Евтушенко – 150:1), но, слава богу, на этот раз пронесло. Марио Варгас Льоса – кандидатура пусть и несколько устаревшая, но вполне достойная.

Писатель хорошо известен в нашей стране и, что немаловажно, переведен не только оперативно, но и прекрасно – нашим бывшим земляком, а ныне москвичом Александром Богдановским, которому приношу самые горячие поздравления. «Зеленый дом», «Тетушка Хулия и писака», «Рота добрых услуг», «Война конца света» – все это когда-то входило у нас в набор обязательного интеллигентского чтения – несколько позади Борхеса, Габриэля Гарсиа Маркеса и Хулио Кортасара, но впереди, скажем, Карлоса Онетти, Аугусто Роа Бастоса или Карлоса Фуэнтеса (вчерашняя нобелевская котировка которого – 33:1), – а по роману «Город и псы» у нас и вовсе сняли в 1986 году фильм «Ягуар».

Это был – и в значительной мере остается – латиноамериканский магический реализм, который у нас в советское время привечали за антиколониализм и антиамериканизм и широко издавали (правда, с изрядными изъятиями в области, сказали бы доктор Щеглов с продюсером Прянишниковым, «жесткой эротики»), тогда как интеллигентная публика вычитывала из них антисоветскую сатиру и опять-таки как раз литературное порно. К тому же многие из магических реалистов – Льоса в том числе – были леваками, дружили с Фиделем и даже с диктатором Трухильо.