Виктор Топоров - О западной литературе

Байки про ужасы «ГУЛАГа» (и про бедных румынских немцев в «ГУЛАГе») и составляют основное – единственное – содержание отмеченного Нобелевской премией романа. Нас, читавших Шаламова (не говоря уж о более «вегетарианских» авторах, начиная с Солженицына), так же трудно напугать этими невзгодами и несчастьями, как ежа – голой ж… (сравнение опять-таки вполне во вкусе повествователя и его поэтически продуктивного прототипа):

«Беа могла выходить за территорию лагеря когда вздумается. Пропуска, если она вообще в них нуждалась, ей обеспечивал Тур Прикулич. На лагерном проспекте Беа присела на скамейку, а я отправился за шарфом. Он лежал на самом дне чемодана, рядом с батистовым платком. Я много месяцев не брал свой шарф в руки, теперь он показался мне нежным, словно человеческая кожа. Мне было стыдно перед его переливчатыми клетками, потому что я опустился, а он все еще ластился ко мне своими квадратиками, перемежающими блеск и матовость. Он-то не изменился в лагере и сберег в своем шашечном узоре прежнюю спокойную упорядоченность. ‹…› Когда я передавал шарф Беа, она опять отвела взгляд, словно ускользающий в косину. Единственное, что ее красило, это загадка в глазах. ‹…› Беа Цакель словно слепили из двух неоднородных частей: грациозного торса и тяжелой конструкции низа».

Так это написано. Так это переведено. Колымские, блин, рассказы! Скамейка на лагерном проспекте. Шарф и батистовый платок на дне чемодана. Взгляд, ускользающий в косину. Зловещий персонаж по фамилии Кобелиан и лагерный начальник Шиштванёнов… Так это написано и так это переведено в наиболее внятных и относительно разумных местах, потому что повествователь, писательница и переводчик то и дело сбиваются на откровенно шизофренический поток сознания – то ли в сугубо пропедевтических целях (чтобы не поняли, что это за фигня), то ли, наоборот, в поэтических, то ли, как уже сказано выше, в правозащитных.

Денежку свою имеют все трое – да и на том слава богу. 3 тысячи экземпляров – именно таков тираж этой книги – «Амфора», надо полагать, все же реализует: Нобель есть Нобель; ничего на «Качелях дыхания» не наварит, но хотя бы – при помощи немецкого налогоплательщика – не сильно и погорит. Конечно, Герта Мюллер для обладающего литературным вкусом Вадима Назарова – это, по Веничке Ерофееву, «поцелуй через силу». Однако нобелевский ноблесс оближ…

Двадцать два года назад обратились ко мне на улице тогдашней западногерманской столицы Бонна. Обратились на ломаном немецком языке, но все равно понятно. Подайте, говорят, нищему румыну.

Простите, церемонно ответил я наглецу. Я из СССР. Я сам, знаете ли, в некотором роде нищий румын.

А вот сейчас думаю: а может, это был Оскар Пастиор? И он со мной так заигрывал? А рядом с ним стояла, страшно сказать (в книге приведена фотография), сама Герта Мюллер?

Присуждение Нобелевской премии по литературе восьмидесятилетнему шведскому поэту Томасу Транстремеру – повод поразмышлять не над Нобелем как таковым, а над судьбами поэзии в современном мире. Западном мире, восточноевропейском и русском, если уж точно.

Потому что, помимо «золотого миллиарда», латиноамериканского полумиллиарда и славянского четвертьмиллиарда, на земле живут еще пять с половиной миллиардов человек, о поэтических пристрастиях которых нам ровным счетом ничего не известно.

Начнем, однако, с простого перечня поэтов, получивших Нобелевскую премию за последние сорок лет. Итак:

Пабло Неруда, Чили (1971),

Харри Мартинсон, Швеция (1974),

Эудженио Монтале, Италия (1975),

Висенте Алейксандре, Испания (1977),

Одисеас Элитис, Греция (1979),

Чеслав Милош, США – Польша (1980),

Ярослав Сейферт, Чехия (1984),

Иосиф Бродский, США – СССР (1987),

Октавио Пас, Мексика (1990),

Дерек Уолкотт, Тринидад (1992),

Шеймус Хини, Ирландия (1995),

Вислава Шимборска, Польша (1996),

наконец, Томас Транстремер, Швеция (2011).

Правда, нобелевская лауреатка – 2009 Герта Мюллер тоже пописывает или, вернее, изготовляет стишки, орудуя в основном не пером, а ножницами, но они еще бессмысленнее и маргинальнее, чем ее романы, за которые пожилую румынку, чудом ускользнувшую из лап сигуранцы в Германию (и далеко не факт, что сигуранцей не завербованную), и наградили миллионом с чем-то долларов. Впрочем, полупарализованный швед получил в этом году чуть ли не полтора миллиона, что при всех успехах шведского социализма вообще и шведской бесплатной медицины в частности не может не радовать.

Из списка видно, кстати, что стихотворцев не награждали уже пятнадцать лет. Раньше поэт шел куда гуще: в среднем раз в три года. Причем из тринадцати поэтов в нашем перечне собственно мировыми величинами являются трое – Неруда, Монтале и Бродский (может быть, Пас – четвертый); остальные девять – то ли поэты национальные, то ли попросту никакие. Хотя что такое национальный поэт и с чем его едят, вопрос непростой.

Скажем, и Милош, и Шимборска были бы фигурами в чешской поэзии (представленной в списке пустышкой Сейфертом) или в болгарской, но никак не в великой польской – с Галчинским, Тувимом, Лесьмяном и еще несколькими в том же XX веке. А называя национальным ирландским поэтом Шеймуса Хини, мы тем самым невольно признаем тот факт, что ирландская поэзия долюбилась уже до мышей, потому что вообще-то ирландские национальные поэты Уильям Батлер Йейтс и Дилан Томас. Да и в шведской поэзии с ее двумя за сорок лет нобелевскими лауреатами национальным поэтом XX века был Гуннар Экелеф (1879–1957).

Вот умирает Йейтс. Вот на смерть его пишет ставший позднее знаменитым триптих Уистен Хью Оден. Вот умирает Томас Стернз Элиот – и на смерть его подражанием оденовскому триптиху откликается в Ленинграде двадцатипятилетний Иосиф Бродский («Аполлон, сними венок, положи его у ног Элиота как предел совершенству в мире тел»). Так это работает (вернее, работало) во всемирном – или, если угодно, нобелевском контексте.

А вот умирает Бродский. И свежеиспеченный нобелевский лауреат Хини пишет на его смерть все такой же триптих – и это уже откровенное эпигонство.

А какой нации национальный поэт Уолкотт – тринидадской? Федерико Гарсиа Лорку, Антонио Мачадо, Хуана Рамона Хименеса (если говорить об испанцах) знает весь мир – и ни одна собака не знает нобелевского лауреата Алейксандре. Ну, как говаривал никакой не лауреат, но зато председатель земного шара Велимир Хлебников, – и так далее.

То есть награждение Нобелевской премией поэтов давно уже стало чистой условностью. Вроде мест для инвалидов и пассажиров с детьми в общественном транспорте. Как там говорится в классической советской кинокомедии? «Что, она готовится стать матерью? А я готовлюсь стать отцом!» Поэзия невозможна после Освенцима, сказал Теодор Адорно; все стихи мира не спасли жизнь ни одному еврею, растолковал его мысль для простецов Оден (в выраженно гомосексуальный круг которого входил и Транстремер); последний поэт европейского модернизма Пауль Целан (1920–1970) покончил с собой, бросившись с моста Мирабо в Сену.