Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Зачастую Чинков ведёт себя так, что окружающие невольно отождествляют его либо с каким-то асоциальным чудовищем, либо с типичным представителем инфернальных, потусторонних сил. Наблюдая, как Чинков обходится с Монголовым, Сидорчук ощущает себя зрителем на каннибальском пиршестве: «Монголов коротко кивнул и пошёл прочь от вездехода, чёткая фигура на ослепительно светлом снегу. – Такого мужика укатать, – раздумчиво сказал вслед Сидорчук. – Людоед ты, Илья. – Я, может быть, людоед, но не юная школьница, – пробурчал Чинков. – Кроме эдакого героизма и разэдакой романтики, в людях ещё кое-что вижу. Я в них, как людоед, кое-что понимаю».

Чинков осознаёт, что в глазах многих подчинённых и коллег он имеет статус охочего до человеческой крови вурдалака (под кровью здесь нужно понимать не столько коктейль из эритроцитов и тромбоцитов, сколько жизненную силу, здоровье и эмоции работников Северстроя). Подобная репутация ему, похоже, льстит, но на людях он от неё всячески открещивается, пытаясь доказать, что главные критерии его поступков – разум и практическая целесообразность. Чинков взывает к оппонентам: «Оглянитесь. Вокруг вас Северстрой. А я Чинков. Таких, как я, здесь не судят… Я не вурдалак. Мне ни к чему бессмысленный риск. Особенно, если рискуют люди, нужные мне».

Кинематограф приучил нас к тому, что даже вампиры могут обладать своеобразным обаянием, но это не отменяет необходимости давать поступкам Чинкова итоговую оценку, привязанную к системе нравственных координат. И тут мы вынуждены признать, что по гамбургскому счёту, этическому, а не литературному, Чинков не может претендовать на то, чтобы быть примером для подражания, той ролевой моделью, которую можно предложить пылким романтическим юношам, «обдумывающим житьё» и решающим, с кого «делать жизнь». Некоторые персонажи «Территории» прекрасно это понимают и, отдавая должное управленческим талантам Чинкова, судят его как личность достаточно строго, руководствуясь самыми высокими нравственными принципами. Такая полярность в оценках Чинкова особенно выразительно продемонстрирована в сценах, где Андрей Гурин дискутирует по поводу Будды с Баклаковым и Жорой Апрятиным.

«Вот это босс! – с восхищением сказал Гурин. – Ах, как красиво он тебя обыграл, Георгий. Умница! Монстр! – Он плохой человек (курсив наш. – Примеч. авт. ), – сказал Жора. – Тебя высекли. Прими это как мужчина, Георгий. Ты с ним знаком? – Второй раз вижу». Гурин поражён грандиозностью личности Чинкова: «Он великий, Георгий. Я это сразу понял». Но Апрятин не спешит присоединяться к восторгам Гурина, резонно спрашивая: «В чём ты видишь его величие? В хамстве?» Гурин терпеливо объясняет вполне очевидные, с его точки зрения, вещи: «Есть цель. Есть ум. И абсолютно нет предрассудков, именуемых этикой».

Хотя Жора Апрятин не впервые встречается с Чинковым, он не приобрёл ни малейших признаков «иммунитета» к его персоне. А вот Гурин в таком «иммунитете» и не нуждается, поскольку принадлежит к той же породе людей или, если угодно, сверхлюдей, что и сам Чинков. Неслучайно журналистке Сергушовой сразу «почудилось какое-то злодейское очарование в этом лысеющем, с короткой стрижкой, лобастом мужчине». Важно и то, что Гурин – это единственный персонаж романа, на которого практически не действует излучаемая Чинковым магическая сила. Гурин готов признать величие Будды, даже его гениальность, но если другие герои «Территории» ведут себя рядом с Чинковым, как железные опилки вокруг магнита, то он, как и подобает «единичному философу» (такова его самоаттестация), сохраняет по отношению к главному инженеру автономное положение.

Когда Чинков прибывает в лагерь изыскательской партии Монголова, все либо берут под козырёк, либо вытягиваются в струнку. Даже Баклаков, фигура, казалось бы, вполне соответствующая типажу «рыцарь без страха и упрёка», обнаруживает в общении с Чинковым настоящую робость. «Что-то вы, Баклаков, не очень мне нравитесь. Угодливы вы, что ли? Непохоже! Тогда какого чёрта вы боитесь меня?» – удивляется Чинков.

Тем контрастнее и смелее выглядит при общем поклонении поведение Гурина. За доказательствами обратимся к тексту романа: «В палатке Будда тяжело уселся на стул и, невозмутимый, смотрел на стол. Гурин при виде вошедших встал, коротко кивнул и снова улёгся с излюбленным французским романом (на обложке матадор и девица). Жора за ствол подал майору наган с позеленевшими патронами в барабане и завёрнутую в полотенце полевую сумку, вернее, её остатки. Но майор всё косился на Гурина. На задней обложке девица была вовсе без ничего, и блеск её ягодиц на глянцевой обложке кощунственно освещал палатку. И сам Гурин в свежем тренировочном костюме, в каких-то кедах с белой непачкающейся подошвой выглядел кощунственно. Не палатка геологов, а приют иностранных туристов. – С какой целью вы ведёте канавные работы, Апрятин? – тихо спросил Чинков. – При заброске партии с самолёта были замечены развалы кварца. Решили проверить канавами. – И что показал ваш кварц? – Жилы пустые, – сказал Жора. – Низкотемпературный молочный кварц и… более ничего. Майор всё косился на Гурина, закрывшегося обложкой, как будто происходящее его не касалось. – Кто это у вас валяется на койке, Апрятин? – скрипуче спросил Будда. – Андрей! – окликнул Жора. Гурин сел. – Как ваша фамилия? – А ваша? – Я Чинков. Главный инженер управления, где вы работаете, – монотонно сказал Будда. – Андрей Игнатьевич Гурин. Инженер-геолог. – Если вы действительно инженер-геолог, будьте добры к столу. – Чинков отвернулся от Гурина».

Из Гурина, вероятно, вполне мог бы получиться очередной Будда, единолично правящий на какой-нибудь другой Территории. Но для Гурина власть над людьми – пройденный этап существования, поскольку, по его же словам, он «отмаялся величием в юности».

Даже если принять на веру это гуринское признание, ставить знак равенства между Гуриным и Чинковым или считать Чинкова устаревшей версией Гурина нельзя. Ум, сила, энергетический магнетизм, умение заставить других слушаться себя – свойства, встречающиеся как по отдельности, так и вместе. И всё же, судя по всему, Гурин лишён главной специфической особенности Чинкова – пробуждать у подчинённых ему людей чувство сопричастности великому делу, дарить им ощущение осмысленности бытия. Впрочем, для того чтобы подобная реакция появилась, необязательно работать с Чинковым в одной упряжке. Достаточно порой просто столкнуться с ним, как это происходит в эпизоде, когда Чинков, напоминающий Гурину мыслящую статую Командора, занимается тем, чем любил себя развлекать другой памятник – Бронзовый Король из книги Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями». Развлечение это, пусть и нерегулярное, заключалось в сошествии с трона-пьедестала и ночным прогулкам по принадлежащей ему Территории. Одна из таких прогулок завершилась столкновением с местным поселковым Нильсом, который, правда, в отличие от своего шведского собрата, оказался чрезвычайно вежливым и почтительным. Вот что мы читаем об этом: «Чинкова видели ночью, когда он ходил по заснеженному берегу моря. Вода была тяжёлой, как загустевшая нефть. Вдоль медлительных вод медленно прогуливался Чинков в тёмном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой полковничьей папахе. Дорожка, по которой ходил Чинков, называлась „тропа бичей“, и здесь пролегала именно ночная тропа, на которой безмолвно выясняли отношения, мелькали туда-сюда быстрые ночные фигуры. Но так как истинный ночной человек издали чувствует величие, то Чинкову здесь никто не мешал. Лишь однажды в освещённом портовыми прожекторами пространстве на него набежал безвестный малый в телогрейке и кепке, натянутой на уши. Малый глянул на массивную фигуру Будды, зачем-то обежал кругом. – Вот ведь человек! Встретишь такого и жить хочется, – сказал он из-за спины. Чинков медленно развернулся, в упор посмотрел на малого и улыбнулся. Но тот, отмахнувшись с комическим ужасом, уже убегал на лёгких ногах неимущего человека».