Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Ключевым элементом лирического сюжета, практически полностью переходящим из одного стихотворение в другое, становится описание нарратором собственного трупа:

Чувство безобразного создается здесь прежде всего за счет лексических средств, характерных для низменного модуса («гнил мой труп», «безобразный череп», «смрадная сырая кожа» и пр.) Отвращение вызывается с помощью образа «насекомых», «червей», которые «роились и поедали жадно свою пищу», «кожу грызли». Передается эффект «растворения» тела в могиле («Уничтоженья быстрые следы // Текли по нем…»).

Указанные тексты М. Лермонтова вписываются в идею «memento mori» средневекового происхождения, однако отличаются натуралистической, биологизирующей проработкой образа. Безобразное изображение смерти контрастирует с душой, полной надежды, с отчаяньем взирающей на разложение «близкого друга». Итогом этого безысходного состояния становится романтическое богоборчество, более четко артикулированное в стихотворении «Смерть»:

Безысходность перед лицом противоречий – важнейшая черта художественного мира М. Лермонтова. Примечательно, что вместе со смягчением оппозиций в его поздних произведениях из них уйдет и излишняя натуралистичность, как в стихотворении «Сон».

Вместе с тем романтиков гораздо в большей степени привлекала смерть прекрасная, чем безобразная. Поэтому наметившаяся здесь тенденция безобразной репрезентации смерти скорее характерна для второй половины XIX в., для творчества писателей, боровшихся с помощью натурализма с романтизацией литературы и жизни. Кроме уже разбиравшихся произведений Э. Золя, нельзя не остановиться на романе Г. Флобера «Госпожа Бовари».

Наряду с развенчанием любовных увлечений, основанных на подражании книгам, в произведении Г. Флобера дискредитируется и романтическое восприятие смерти (самоубийства) как радостного освобождения от земных страданий. Эмма Бовари думает: «Ах, умирать совсем не страшно! (…) Я сейчас засну, и все будет кончено» [Флобер 1971, I: 348] [148] Пер. Н. Любимова. , – но умирает долго и мучительно. Тошнота, боль, крик, пот, бледность – эти признаки – симптомы отравления повторяются и превращают гибель главной героини в мучение для нее и окружающих. Последние мгновения жизни Бовари похожи на медицинские констатации, слегка отредактированные с помощью минимизированных выразительных средств:

Эмму стало рвать кровью. Губы ее вытянулись в ниточку. Руки и ноги сводила судорога, по телу пошли бурые пятна, пульс напоминал дрожь туго натянутой нитки, дрожь струны, которая вот-вот порвется.

(…)

В ту же минуту она начала задыхаться. Язык вывалился наружу, глаза закатились под лоб и потускнели, как абажуры на гаснущих лампах; от учащенного дыхания у нее так страшно ходили бока, точно из тела рвалась душа, а если б не это, можно было подумать, что Эмма уже мертва.

(…)

Судорога отбросила Эмму на подушки. Все обступили ее. Она скончалась [Флобер 1971, I: 352, 357, 358].

Точно так же тщательно в романе описывается и восприятие смерти Эммы другими людьми, и подробности похоронных процедур (подбор гроба, траурная процессия, погребение). Окружающие по-разному реагируют на танатологическое событие. Муж Шарль осознает глубину любви к ней, желает устроить романтические похороны в подвенечном платье, встречается с ее любовником Родольфом и в конце концов умирает, причем аптекарь, «вскрыв труп», «никакого заболевания не обнаружил» [Там же: 380]. Фармацевт Оме и священнослужитель спорят над телом Эммы о христианстве. Но в романе Г. Флобера нет оптимистической идеи посмертного существования; содержание текста остается в рамках позитивистской программы известного доказанного знания, а в описанных обрядах не чувствуется обнадеживающей силы.

Совмещение несовместимого: любви и измены, романтики и реальности, религии и прагматизма – делает текст Г. Флобера многогранным, где находится место и для трагического, и для сатирического, и для романтических надежд, и для безобразной смерти. Эта многогранность есть творческая установка на правдивость изображения жизни как сложного противоречивого феномена, границы которого должен понимать человек.

Несоответствие между жизнью и искусством волновала и символистов. Ш. Бодлер ответил на эту дисгармонию созданием новой эстетической программы, где на первый план выдвинут феномен безобразного. В сборнике поэта «Цветы зла» довольно много стихотворений с танатологическими мотивами, но наиболее яркое эстетическое завершение эти мотивы получают в тексте «Падаль». Произведение построено на контрасте между красотой женщины («мой ангел», «красавица») и безобразием дохлой лошади, встреченной лирическим героем и его спутницей «летом» «у дороги». В описании падали ощущается традиция, которую мы встречали и у М. Лермонтова:

[Бодлер 1993: 64] [149] Пер. В. Левика.

Далее лирический сюжет у Ш. Бодлера развивается оригинально. Идея «memento mori» озвучивается в тексте и адресована именно «красавице»:

После такого натуралистичного описания будущего лирический герой обещает «красавице» не романтически абстрактные встречу и жизнь на небесах, но бессмертие в его стихах: