Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Еще одна очевидная диверсификация хронотопного комплекса войны – на фронт и тыл. Фронт также разнороден: непосредственно поле боя, позиции (окопы, укрытие, где ожидается бой), обоз (снабжающий бой и забирающий раненых). Тыл дифференцируется на прифронтовую территорию и глубокий тыл в зависимости от удаленности от боевых действий. Тыл живет вестями с войны, существует «по законам военного времени». Здесь также возможны танатологические сюжетные ситуации, как в повести В. Распутина «Живи и помни».

Особый хронотоп представляет собой тыл врага. Он характеризуется постоянным танатологическим напряжением, будь то город для разведчика или лес, болото для партизана («Сильные духом» Д. Медведева). Пик этого напряжения ощущается во «времяпространстве» плена («Это мы, Господи!» К. Воробьева, «Судьба человека» М. Шолохова).

Хронотопный комплекс войны имеет глубокую традицию осмысления и описания в мировой литературе, начиная от Гомера и Вергилия и заканчивая Л. Толстым, А. Барбюсом, Э. М. Ремарком, Ю. Бондаревым и др. Материалом для нашего анализа стали «Рассказы о японской войне» В. Вересаева.

Каждая война, если так можно выразиться, хронотопична по-своему. Русско-японская война проходила в Маньчжурии в 1904–1905 гг. Это была, наряду с англо-бурской войной, одна из первых войн новейшего времени с использованием формы цвета хаки, артобстрелов, окопов. Время и пространство реальной войны изменились. В результате повышения мощности пушек и снарядов увеличились потери, причем без прямой встречи с врагом. Произошел переход от «открытой» (колонны и рукопашная) к «закрытой» (окопы и стрельба), от «благородной» к «неблагородной» войне. К тому же боевые действия велись на территории Маньчжурии, за чужую территорию, у обеих сторон были имперские, захватнические цели.

Казалось бы, хронотоп войны очевиден: он четко определен реальным временем и реальной территорией. «Севастопольские рассказы» Л. Толстого находятся в пространственно-временных рамках Крымской войны, соответствующие произведения В. Гаршина – русско-турецкой, тексты В. Вересаева – русско-японской. С хроникальной точки зрения, художественная литература не способна дать никакой новой информации о направлениях наступлений и отступлений, диспозиции войск, результатах атак и контратак. Но писатель-художник (даже реалистического склада) и не ставит перед собой задачу полностью воссоздать повседневную жизнь на войне: это удел мемуарных записок. Например, В. Вересаев параллельно с художественными текстами пишет публицистическое произведение «На японской войне», где подробно, часто повторяясь, как повторялись события на войне, повествует о реалиях того времени и того пространства.

Как известно, свойством художественного времени и пространства является их «дискретность (прерывность)»: «…Литература оказывается способной не воспроизводить весь поток времени, но выбирать из него наиболее существенные фрагменты, обозначая пропуски. (…) Такая временная дискретность (издавна свойственная литературе) служила мощным средством динамизации, сначала в развитии сюжета, а затем – психологизма» [Введение в литературоведение 2006: 183]. Богатый материал, нашедший отражение в мемуарных записках В. Вересаева, «выкристаллизовался» всего в семь рассказов.

Важной чертой данных рассказов В. Вересаева является образная трансформация времени и пространства, обусловленная их переживанием конкретной личностью, персонажем. Эта трансформация началась еще в творчестве М. Лермонтова и Л. Толстого, продолжилась в рассказах В. Гаршина и В. Вересаева, а далее была воспринята И. Бабелем, М. Шолоховым и представителями советской «окопной» прозы (В. Некрасовым, К. Воробьевым, В. Быковым, Ю. Бондаревым, Б. Васильевым и др.).

Характер изображенных событий, их пространства и времени также зависит от личного опыта писателя. Например, В. Вересаев дискутировал по поводу художественной «правды» с Л. Андреевым, который не был сам на русско-японской войне, но на материале газетных заметок и впечатлений от встречи с ранеными написал символический рассказ «Красный смех». Примечательно, что автор «Рассказов о японской войне» высказал претензии именно к передаче Л. Андреевым состояния солдата в ситуации смертельной опасности: «Мы читали “Красный смех” под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, и – смеялись. Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека – способность ко всему привыкать» [Вересаев 1985, III: 384].

В 1904 г. В. Вересаев был мобилизован как «младший ординатор 38-го полевого подвижного госпиталя при 72-й дивизии 6-го сибирского корпуса» [Вржосек 1930: 111] и вернулся с русско-японской войны только в начале 1906 г. В 1906–1908 гг. в различных изданиях публикуются его записки «На войне» (более позднее название – «На японской войне»), семь рассказов об этой войне и связанная с ними тематически публицистическая статья «Когда невероятное стало вероятным». При подготовке полного собрания сочинений 1913 г. писатель объединил интересующие нас произведения в цикл «Рассказы о японской войне», пронумеровав их. Рассказы, написанные в разное время, располагаются в цикле не по мере их создания: «I. Издали» (1905), «II. Враги» (1906), «III. Ломайло» (1905), «IV. На отдыхе» (1904), «V. Исполнение земли» (1905), «VI. В мышеловке» (1906), «VII. Под кедрами» (1905).

В каждом из «Рассказов о японской войне» есть персонаж, с помощью которого мы видим тот или иной случай «изнутри», переживаем конкретное «времяпространство». Отчасти по этой причине В. Вересаев часто «пробрасывает», скупо описывает моменты активных боевых действий, например рукопашную. В «Издали» и «Под кедрами» показано отступление, в «Ломайло» и «На отдыхе» – промежутки между боями, в «В мышеловке» – дежурство в охранительном люнете, в «Исполнении земли» – госпиталь.

В «Издали» за несколько первых абзацев мы стремительно приближаемся от массы людей к индивиду: «войска», «кучка солдат Пожарского полка», Василий Лобанов и Алешка Семерухин. Параллельно меняется и характер изображаемого хронотопа. Относительно «войск» используются конкретные обозначения, похожие на донесения: «с полудня войска отступали», «справа (…) тянулись сопки», «так было два часа назад». Но постепенно эта стройность ориентации в пространстве и времени разрушается, появляется образ «смутной дали», из которой «вдруг» начинают лететь шрапнели, затем показывается «кучка» деморализованных солдат, идущих «по краю дороги», в том числе рядовые Лобанов и Семерухин [Вересаев 1913, IV: 3].

Пространство одушевляется, «милитаризируется»:

…Непрерывными цепями тянулись сопки. Казалось, будто на них снова движутся зловещие точки, вспыхивают струистые огоньки [Там же].