Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Самоубийца может быть приверженцем и неких культурных традиций, этнических или социальных. Суицидальные акты в «Патриотизме» Ю. Мисимы или в «Брегете» А. Куприна – следствие сложившихся устоев, неисполнение которых кажется персонажам невозможным в определенной среде.

Танатологическими персонажами можно считать также убийц и их жертв.

Убийцы совершают преступление непреднамеренно и преднамеренно. Непреднамеренное умерщвление другого человека связано с аффективным поступком (Карандышев убивает Ларису в «Бесприданнице» А. Островского), самозащитой (Джумаль убивает Ода-Кару в «Такыре» А. Платонова) или неосторожным действием (так подается гибель Романа Сменцева в романе 3. Гиппиус «Роман-царевич»). Главный вопрос, связанный с персонажами-убийцами, этический. Ключевой проблемой становится проблема оправдания действующего лица, определение значительности его преступления относительно совершенных благих дел.

Преднамеренное убийство, как правило, совершается отрицательными персонажами. В пьесах У. Шекспира это преимущественно действующие лица, борющиеся за власть: Макбет, Ричард III, Клавдий и др. Однако существует также традиция, утверждающая возможность убийства во благо. Так воспринимается умерщвление тех же шекспировских злодеев. В этом ракурсе создаются многие романтические герои, благородные, но «вынужденные» убивать, как Карл Моор из «Разбойников» Ф. Шиллера или Конрад из «Корсара» Дж. Г. Байрона (см. [Senelick 1987]). Данный прием эксплуатируется также в современной массовой культуре, где, к примеру, Джеймс Бонд является профессиональным убийцей, спасающим мир.

Особое место в литературе занимают персонажи, совершившие преднамеренное концептуальное убийство, прежде всего Сальери А. Пушкина, Раскольников Ф. Достоевского и Керженцев Л. Андреева. Их танатологическая рефлексия представляет собой попытку внутреннего оправдания своего поступка – ради будущего искусства, ради униженных и оскорбленных, ради торжества мысли. Однако весь строй данных произведений: введение двойников и антагонистов, дискредитация аргументации убийц, дискурс легитимности и религиозности и т. д. – свидетельствует о страшных ошибках этих персонажей.

Образ убийцы связан с таким типом персонажа, как палач , который, правда, не часто разрабатывался в мировой литературе. Фигуру палача можно встретить в художественных произведениях исторического характера: в частности он упоминается в «Полтаве» А. Пушкина [Пушкин 1994, V: 48], «Епифанских шлюзах» А. Платонова [Платонов 1984,1: 250], поэме «Стенька Разин» В. Гиляровского [Гиляровский 1999, IV: 385]; в романе «Слово и дело» В. Пикуля действует в качестве персонажа «великий инквизитор» России Ушаков. Пожалуй, самый интересный и в то же время страшный образ этого типа разработан в повести В. Зазубрина «Щепка», где чекист Срубов переживает внутреннюю драму, проходя путь от виновника и участника массовых расстрелов, ревностно служащего революции, до ее жертвы [Зазубрин 1990: 85–86].

Изображение жертвы в литературе связано с мотивами неожиданной и ожидаемой смерти. Как и в целом убийство, этот образ соотносится с этическими проблемами: жертва называется безвинной или виновной в зависимости от поступков ее самой. При радикально отрицательном отношении к убийству, прежде всего смертной казни, положение персонажей подобного типа всегда противоречит человеческому естеству. Осознанная жертва, в большей степени похожая на самоубийство, традиционно положительно оценивается в культуре [81] По поводу этого феномена иронизирует Л. Андреев в рассказе «Жертва». Елена Дмитриевна бросается под поезд, чтобы обеспечить с помощью страховой выплаты безбедное существование своей дочери и ее мужа, которые после случившегося обустраивают свой быт по-мещански. .

Важное место в литературе гуманистического характера занимает описание предсмертного состояния жертвы: ее последние слова, выражение лица, глаз, жесты и т. и. Именно эти нюансы, художественные детали остаются в памяти убийцы и приводят его к нравственным страданиям, а в итоге – к эксплицитному или имплицитному осуждению убийства. Но еще более страшным оказывается ожидание жертвы, приговоренной к смерти («Последний день приговоренного к смерти» В. Гюго, «Губернатор», «Рассказ о семи повешенных» Л. Андреева).

Многие из указанных характеристик персонажей, умирающих, убивающих и убиваемых, касаются действующих лиц, оказавшихся в танатологической сюжетной ситуации войны. Воины разделяются в зависимости от их взглядов на смерть, убийство, войну в целом. Подобное разделение наблюдается, например, в «севастопольских» и «кавказских» произведениях Л. Толстого, где отношение к смерти – один из факторов разрыва между солдатами и офицерами, народом и дворянством вообще. Через рефлексию и поведение персонажей-воинов поднимаются проблемы оправдания «священной», «праведной» войны, убийства противника, «достойного» поведения воина. Специфическим образом является образ врага , несущего смертельную угрозу «нам» и «нашему» солдату.

Ситуация войны в ее усеченном виде воссоздается во время дуэли. Дуэль стала особым дискурсом в мировой литературе, поэтому персонажи-дуэлянты предстают особым типом актантов, которые при смертельном исходе поединка становятся танатологическими. Противников отличает готовность умереть за свою честь или честь защищаемого объекта (женщины, семьи, полка). Через дуэль проходят персонажи из классических произведений А. Пушкина, М. Лермонтова, И. Тургенева, Л. Толстого, А. Куприна, А. Чехова и т. д. Поединок – зачастую испытание для главных действующих лиц, изменяющее их и их окружение: Онегин после бессмысленной гибели Ленского уезжает из страны и в итоге внутренне перерождается; поведение Печорина, убивающего Грушницкого, отворачивает от него последних друзей.

Убийство, война, дуэль могут становиться и профессиональным занятием персонажа, его родом деятельности или во всяком случае склонностью. Ахимас из романа Б. Акунина «Смерть Ахиллеса» – профессиональный убийца; Сотников в одноименной повести В. Быкова – профессиональный военный; Лучков в «Бретере» И. Тургенева слывет «ужасным дуэлистом» [82] О бретерстве как психологическом феномене см. [Востриков 2004: 291–308]. . Постоянная близость смерти, необходимость убивать по различным причинам определяет облик этих танатологических персонажей.

Существуют и другие персонажи, в той или иной степени профессионально имеющие дело со смертью. Это гробовщики («Гробовщик» А. Пушкина, «Сказка гробовщиковой дочери» Ф. Сологуба), могильщики («Гамлет» У. Шекспира), священники («Жизнь Василия Фивейского» Л. Андреева), врачи («Записки юного врача» М. Булгакова), сыщики («Убийство в восточном экспрессе» А. Кристи) и т. д.