Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Кроме того, ритмика и рифмованность стихотворной речи создают дополнительные «ощущения» от поэтического воплощения танатологических мотивов, в большинстве случаев возвышенного характера. И здесь нельзя опять не вспомнить о «колыхательно-колебательных движениях» в поэтическом тексте, актуализирующих «пренатальные» ощущения в человеческой психике [Топоров 1995: 579–580].

Проза стремится воспроизвести повседневную речь человека, лишенную избыточных повторов звуков, слов, ритмических схем и т. д. Вместе с тем, становясь художественной, она использует свой набор выразительных средств, в том числе связанных с повторами: кроме тропов, это могут быть и риторические фигуры, выстраивающие определенный рисунок повествования и описания: синтаксический параллелизм, ряды однородных членов, бессоюзие и многосоюзие, умолчание, эллипсис, анафоры и эпифоры, риторические восклицания, вопросы, обращения и т. и. Ю. Орлицкий считает, что в итоге проза также обладает своей ритмической схемой, характерной для творчества того или иного писателя (см. [Орлицкий 2002: 48]). Е. Волкова, анализируя прозу В. Шаламова, отмечает наличие «особого ритма» при изображении писателем глобальных тем, в том числе и темы смерти [Волкова 1998: 72].

Как лирика преимущественно передается через поэзию, находя в ней наиболее адекватное выражение опыта и рефлексии индивида (в том числе танатологических), так проза служит основным способом оформления эпоса, повествования о событиях (в том числе танатологических). Приоритет диегетической наррации обусловливает в известной степени тождественность эпического и прозаического изображения танатологических мотивов, хотя, как известно, эпос может быть стихотворным («Песнь о Роланде»), а проза лирической («Записки Мальте Лауридса Бригге» P. М. Рильке).

Можно ли говорить об историческом развитии литературных родов и типов организации художественной речи? По сути, это вопрос об эволюции литературы вообще, о возникновении новых эпических, лирических, драматических, стихотворных и прозаических форм, о разработке новых сочетаний нарративных инстанций, новых сюжетных схем. Эти парадигмы по-разному были востребованы в жанрах и направлениях, одновременно развиваясь и закрепляясь в них, отвечая различным идеологическим (эстетическим и социальным) задачам.

Теперь перейдем к конкретным историческим формам реализации литературных родов и типов организации художественной речи – парадигме жанров.

Жанр как способ организации художественного текста закрепляет за произведением определенную семантику и определенную форму (сюжетную схему, нарративную композицию, набор выразительных средств), обусловленные социальными и эстетическими требованиями конкретной исторической эпохи, уже – конкретного художественного направления. Одна из его основных функций – информирование о включенности произведения в некую литературную традицию (см. [Чернец 1982: 9]).

Существуют жанры, в которых танатологические мотивы играют настолько важную роль (смыслообразующую и формообразующую), что их можно тоже назвать танатологическими. К танатологическим жанрам в полной мере следует отнести эпитафию, в той или иной степени к ним тяготеют элегия, детектив, трагедия, а также промежуточные жанровые формы типа «готической», «военной», «больничной», «лагерной» и пр. литературы.

Традиционно жанры разделяются в зависимости от их принадлежности к литературным родам на эпические, лирические и драматические. Рассмотрим каждую из этих групп на предмет их возможной связи с танатологическими мотивами.

Одним из первых эпических жанров, возникших на заре художественной литературы, является эпопея. В основе ее древнего вида – героической эпопеи, восходящей к мифологии и фольклору, – лежит повествование о подвигах и гибели героя. В «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, «Энеиде» Вергилия, «Беовульфе», «Песне о Роланде», «Песне о Нибелунгах», «Песне о Сиде», «Махабрахарате» и т. и. отражается восприятие легендарных исторических событий, способствовавших формированию того или иного этнического самосознания. Утверждение этноса происходит, как правило, через военные действия, поэтому танатологические мотивы здесь релевантны, а поведение героя перед лицом смерти образцово для реципиентов, следующих поколений данной локальной культуры.

Романы-эпопеи Нового времени: «Война и мир» Л. Толстого, «Хождение по мукам» А. Н. Толстого, «Тихий Дон» М. Шолохова – посвящены уже конкретным историческим фактам и характер их стиля другой – реалистический. В них сохраняется интерес к изображению масштабных событий, также и военных, определяющих судьбу нации. Но эпического героя в романах-эпопеях нет: в рамках реалистической парадигмы на первый план выходит не исключительное, а типичное поведение персонажа, психологически, социально и исторически оправданное. «Обычный» человек на войне, «обычный» умирающий человек – танатологические мотивы получают в этих случаях иное стилевое выражение и иные мотивировки, служат для окончания сюжетных линий, но не сюжета. В масштабном повествовании, не только в романе-эпопее, но и просто в романе Нового времени, перед глазами читателя проходит множество жизней, рано или поздно оканчивающихся смертью. О каких-то из них нас всего лишь извещают, какие-то существенно влияют на ход действия, какие-то остаются за пределами текста.

Роман, конечно же, базируется на жизнеописании. В этом плане он занял место жития. Но житие опиралось на схему, где была неизбежна образцовая жизнь и образцовая смерть. Роман может не описывать всю историю главного персонажа, может не оканчиваться его кончиной, и в целом жизнь и смерть действующих лиц здесь, как правило, не образцовая. И все же танатологические мотивы ему, как форме жизнеописания, имманентны: во-первых, на таком большом пространстве текста просто-напросто сложно без них обойтись, во-вторых, они отвечают реалистической парадигме, стремящейся воссоздать действительность, где умирания не избежать.

Этого не скажешь о небольших эпических жанрах: повести, рассказе, новелле, обычно выхватывающих какой-либо отрезок жизни персонажей. Танатологические мотивы в целом не релевантны им, разве что их отдельным жанровым разновидностям типа «готических», «военных» или детективных произведений.

Можно сказать, что наличие танатологических элементов в известной степени зависит от текстового объема, характерного для жанра: чем больше произведение, тем больше вероятность столкнуться в нем с данными элементами, подобно тому как чем дольше наша жизнь, тем обширнее наш танатологический опыт.

Проблематика смерти в лирических жанрах тесно связана с фольклорной мемориальной традицией, прежде всего плача как фольклорного жанра. Сохранение памяти о человеке и его личности – основная задача эпитафии , изучению которой посвящено несколько специальных работ [Николаев 1998; Царькова 1999; Баксанский 1999]. С. Николаев указывает на целый ряд других форм погребальной лирики (трены-плачи, оды на смерть, элегии на смерть), среди которых наиболее жизнестойкой оказалась именно эпитафия [Николаев 1998: 5]. Этому способствовала устойчивость ее структуры, включающей в себя «имя покойного, его возраст, похвалы его достоинствам и утешение оставшимся близким», и риторики, выражающейся в типичных формулах – начальных («Остановись, прохожий…», «Под камнем сим лежит…») и заключительных (пожелание упокоения праху умершего) [Там же: 6]. С подробностями исторического развития данного жанра, его трансформацией можно ознакомиться в указанных специальных работах; для нас же важен факт релевантной связи эпитафии с танатологическими мотивами: «Одним из определяющих для нашего жанра является содержательный концепт “смерть”. Как событие смерть каузальна, побудите льна к созданию эпитафии» [Царькова 1999: 121].