Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

С одной стороны, эстетическое само по себе считается одной из категорий бытия, категорией философской, с другой – проявляется в «эстетических свойствах», «различных формах»: прекрасное, безобразное, возвышенное, низменное, трагическое, комическое и т. д. [Борев 1988: 44]. Под эстетической категорией понимаются «предельно общие, фундаментальные понятия, в которых получила отражение история освоения человеческим обществом мира по законам красоты» [Эстетика 1989: 141].

Очевидно, что понятие эстетической категории обладает широким значением. Вместе с тем его можно первоначально ограничить с помощью нехитрых операций исключения. Эстетика, находясь между философией и искусствознанием (в нашем случае литературоведением) не вбирает в себя их категориальный аппарат: нельзя назвать эстетическими, к примеру, философские категории добра и зла или жизни и смерти, литературоведческие категории рода и жанра, так как репрезентация первых не является прерогативой искусства, а для вторых не обязателен высокий художественный уровень, то есть эстетическое как свойство (см. далее замечание В. Тюпы об одном из положений концепции Н. Фрая).

В то же время функционирование эстетических категорий ограничено историческими рамками. Например, Ю. Борев отмечает, что понятие трогательного вышло на первый план лишь в сентименталистской эстетике XVIII в. [Там же: 99]. Другие категории (героического, сатирического, идиллического и т. д.) также интересовали писателей не всегда. Следовательно, эстетическая категория – это еще и параметр исторического сознания, отражающий доминантные представления эпохи. В этом случае интересно наблюдать и за тем, как понятия выходили из моды, сменяясь новыми ценностными установками. Эти процессы вели и к конкретным результатам в сфере искусства, прежде всего смене жанровых и стилевых систем.

И все же эпистемологические и исторические ограничения не решают вопрос о значении понятия эстетической категории, практически никак не определенного с точки зрения конкретно-чувственного образа. Поэтому в литературоведении оно, как правило, заменяется другими терминами, по мнению ученых-теоретиков, более точными.

Е. Руднева и Г. Поспелов называют явления такого рода « пафосом»: «Глубокое и исторически правдивое осмысление и оценка изображаемых характеров, порождаемые их объективным национальным значением, являются пафосом творческой мысли писателя и его произведения» [Введение в литературоведение 1976:94]. Литературоведы выделяют несколько разновидностей пафоса: героический, трагический, драматический, сентиментальный, романтический, юмористический, сатирический. Изначально это понятие было многозначным: оно по-разному использовалось у Аристотеля (страсть, присущая речи как одно из средств убеждения), Г. В. Ф. Гегеля («существенное, разумное содержание, которое присутствует в человеческом “я”, наполняя и проникая собою всю душу»), В. Белинского («идея-страсть») – и Ю. Манн отмечает, что в современном литературоведении термин «потерял строгую определенность, иногда сближаясь с понятиями “трагическое”, “высокое”, иногда – с трактовкой Белинского, иногда (в негативном или ироническом аспекте) – с понятием “пустого пафоса”» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 731].

Принимая во внимание этимологию слова, можно говорить, что под пафосом как суррогатом эстетической категории понимается эмоциональное отношение автора к изображаемому явлению, сопереживаемое читателем. Сильной стороной термина является его опора на сопереживание автора и читателя, которое считается одним из главных условий существования и функционирования эстетического объекта. Слабая сторона понятия – не только его многозначность, но и невозможность с его помощью охарактеризовать другие составляющие эстетического объекта: если в приведенных толкованиях пафоса еще можно заметить следы семантики («осмысление», «разумное содержание», «идея-страсть»), то проблемы репрезентации вообще остаются за кадром. А ведь для эстетики вопрос воплощения, единства формы и содержания является ключевым.

В. Хализев называет эстетические категории «типами авторской эмоциональности », «типами освещения жизни», «мировоззренческими (или миросозерцательно значимыми) эмоциями, которые присутствуют в искусстве в качестве “достояния” либо авторов, либо персонажей (изображаемых лиц)», «сопряжены с определенного рода жизненными явлениями и ценностными ориентациями людей и их групп» [Хализев 2005а: 75–76]. Он выделяет такие типы авторской эмоциональности, как героическое; благодарное приятие мира и сердечное сокрушение; идиллическое, сентиментальность, романтика; трагическое; смех, комическое, ирония. Дополнительно при описании сущности искусства В. Хализев рассматривает «философско-эстетические категории» прекрасного, возвышенного и дионисийского [Там же: 16–21, 76–88]. Идеи теоретика очень близки к концепции Е. Рудневой и Г. Поспелова [110] Указанные ученые представляют одну кафедру – кафедру теории литературы Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. , но термин используется другой, очевидно в связи с осознаваемой многозначностью понятия «пафос».

Интересен другой концептуальный нюанс в теоретической системе В. Хализева: он эксплицитно подчеркивает в своем термине принадлежность эмоциональности автору. Понятие автора – одно из ключевых в литературоведении (да и в эстетике). Его изучение привело к усложнению его значения. В современной теории литературы автор – это, во-первых, «создатель художественного произведения» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 17], конкретное историческое лицо; во-вторых, «участник художественного события» [Бахтин 2000: 206], основополагающая нарративная инстанция.

О каком авторе идет речь применительно к эстетическим категориям? Скорее всего о втором, «участнике художественного события», об эстетической функции которого М. Бахтин выразительно писал: «…Каждый момент произведения дан нам в реакции автора на него, которая объемлет собою как предмет, так и реакцию героя на него (реакция на реакцию); в этом смысле автор интонирует каждую подробность своего героя, каждую черту его, каждое событие его жизни, каждый его поступок, его мысли, чувства, подобно тому как и в жизни мы ценностно реагируем на каждое проявление окружающих нас людей…» [Там же: 32].

Феномен эстетических отношений между автором и его героем (произведением) определяется у М. Бахтина как ценностно ориентированная «эмоционально-волевая реакция» [Там же: 25]. В терминах семиотики мы имеем дело с прагматикой , сферой «отношения знаков к их интерпретаторам» [Моррис 2001: 71], носителям и производителям.