Роман Красильников - Танатологические мотивы в художественной литературе [Введение в литературоведческую танатологию]

Итак, возвышенное изображение смерти имеет некоторые закономерности генезиса и функционирования. В историко-литературном плане оно связано с определенными стилевыми системами, в историко-культурном – с определенными идеологическими дискурсами. Набор танатологических мотивов, способных репрезентироваться возвышенно, ограничен: прежде всего это изображение гибели героя и его воинских подвигов, идиллическая «естественная» смерть, трагический и романтический суицид.

Своеобразным ядром возвышенного при осмыслении их связи с танатологическими мотивами являются героический и трагический (драматический) модусы. Рассмотрим более подробно их сущность.

Исследователи примерно одинаково понимают суть героики , предполагающей «художественное воспроизведение мужественно го и самоотверженного поведения индивидуума или масс во имя высоких целей» [Литературная энциклопедия 2001: стб. 175]; «поэтизацию подвигов, воспевание их вершителей-героев» [Введение в литературоведение 2006: 55]. Опираясь на эти определения, можно выделить следующие черты рассматриваемого феномена: в его основе лежит поступок индивидуума или масс; этот поступок отличается бесстрашием, мужественностью и самоотверженностью, т. е. являет ся подвигом; подвиг направлен на достижение высоких целей, величественных свершений; в достижении высоких целей герой должен быть способен достойно встретить смерть; подвиг поэтизируется автором художественного произведения. Разграничим также героизм как явление действительности и героику как его художественное во площение с помощью особых выразительных средств.

Дальнейшие характеристики сущности этого эстетического феномена в работах ученых расходятся в одном ключевом моменте – соотношении в героическом поступке индивидуального и общественного. Е. Руднева и Г. Поспелов отмечают: «…Героический пафос выражает стремление художника показать величие человека, совершающего подвиг во имя общего дела» [Введение в литературоведение 1976: 98]. В. Тюпа пишет: «Психологическое содержание героического присутствия в мире – гордое самозабвение, или самозабвенная гордость» [Введение в литературоведение 2006: 56]. Последняя точка зрения восходит к идее С. Булгакова, которая легла в основу статьи «Героизм и подвижничество», вошедшей в известный сборник «Вехи»: «Задача героизма – внешнее спасение человечества (точнее, будущей части его) своими силами, по своему плану, “во имя свое”, герой – тот, кто в наибольшей степени осуществляет свою идею, хотя бы и ломая ради нее жизнь, это – человекобог» [Булгаков С. 1992: 152–153]. Философ противопоставляет героизму христианское подвижничество: «Задача христианского подвижничества – превратить свою жизнь в незримое самоотречение (…) Образ полноты этого проникновения – Богочеловек, пришедший “творить не свою волю, но пославшего Его Отца” и грядущий во имя Господне» [Там же: 153].

Отличия между героем и святым были описаны Булгаковым в условиях революционной ситуации начала ХХ в. и соответственно ангажированы. Хотя их принимают и некоторые современные исследователи, например автор обширного труда «Феномен героизма» П. Сапронов [Сапронов 2005: 295], сегодня представляется чрезвычайно сложным развести подвиг как «самообожение» и как самопожертвование, точно определить психологическую мотивировку конкретного героического поступка.

Связь с танатологическими мотивами является важнейшей характеристикой героического: «…Герой, так же как и святой, только после смерти завершенно становится героем. Пока он жив, баланс героического и негероического в нем колеблется и не предрешен. Одна смерть ставит все на свои места» [Там же: 11]. Однако героическая гибель снимает противоречие между жизнью и смертью: демонстрация бесстрашия и бессмертие в славе приводят к отрицанию полного и окончательного разрушения человеческого «я», к психологической и риторической (в сознании и словах живущих) победе над Танатосом. Этот процесс хорошо прочувствовал В. Соловьев, описывая художественную интенцию в творчестве М. Лермонтова: «…Ежели человек есть прежде всего и в особенности смертный, то есть подлежащий смерти, побеждаемый, преодолеваемый ею, то сверхчеловек должен быть прежде всего и в особенности победителем смерти, то есть освобожденным (освободившимся?) от существенных условий, делающих смерть необходимой. И следовательно, исполнить те условия, при которых возможно или вовсе не умирать, или, умерши, воскреснуть» [Соловьев 1990: 277]. Практически эти же утверждения относительно сверхчеловека переводятся в плоскость героического в работе П. Сапронова: «Герой должен (…) превзойти человеческое (…). Он в точном смысле слова сверхчеловек – сверх, но человек. Его сверхчеловечность в непрерывно длящемся бытии-к-смерти. Смерть, она же судьба, отменяется тем, что не имеет никакого значения, смертный только таким образом способен отрицать свою смертную природу» [Сапронов 2005: 107]. Не согласимся лишь с категоричным высказыванием «смерть не имеет никакого значения». Да, героизм – это своего рода освобождение от смерти, но он телеологичен в своем стремлении к славе, которая есть не что иное, как семиотизация поступка на самом высоком уровне. К тому же Танатос всегда обладает способностью оформлять, а по сути – генерировать смысл, о чем, напомним, писал Ю. Лотман: «То, что не имеет конца, не имеет и смысла» [Лотман Ю. 2000: 137].

И все же приведенные высказывания говорят о том, что исследуемый феномен не так уж однозначен, как может показаться на первый взгляд. Это можно заметить и в попытках типологизировать героическое. Так, П. Сапронов пишет о «героизме поневоле», «героизме исторической миссии», «героизме по преимуществу», «героизме крестьянина» [Сапронов 2005: 177, 207, 224, 259]. В. Хализев рассуждает о героике, «одухотворенной сверхличной целью, альтруистической, жертвенной, знаменующей служение в высоком смысле слова»; героике, знаменующей «защиту человеком собственного достоинства в обстоятельствах, грубо попирающих его право на независимость и свободу»; героике, означающей «сопротивление беззаконию, возведенному в ранг всеобщей и неукоснительной нормы»; героике, совмещающей в себе «своевольное самоутверждение и презрение к людям с желанием служить обществу и человечеству» и т. д. [Хализев 2005а: 77]. Следовательно, изучаемый феномен многообразен, и многообразие его обусловлено различными историческими, психологическими и социальными факторами.

Итак, героическое в широком смысле – это репрезентация в литературе самоотверженного преодоления человеком себя, выхода за рамки своих возможностей во имя высокой (не низменной) цели, зачастую требующего от индивида смерти и осмысляемого как подвиг лишь после гибели.