Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Согласитесь, эти строки органично вписываются в книгу… Есть искушение включить кого-то из художников, эмигрировавших по тем или иным причинам из России, но… объем, объем! Нельзя утяжелять книгу дополнительными страницами, и вообще, художники – это другая тропа от основной литературной дорожки. Это раз. А во-вторых, перефразируя что-то далекое, детское: живописцы – хорошо! А сатирики покруче! И поэтому оставим в покое Репина, Шагала, Кандинского, Бенуа, Сомова, Добужинского, Рериха, Ларионова с Гончаровой, Серебрякову, Эль Лисицкого, Сутина, Пуни, Экстер и других корифеев мольберта и кисти.

Как ни странно, но русские художники, несмотря на большую любовь к Парижу, мало рисовали его облик и быт. Исключение, пожалуй, одно: Елизавета Кругликова (1865–1941).График. Автор силуэтных портретов современников (около 1000работ), в том числе Блока, Белого, Волошина, Цветаевой и т. д.

Кругликова долгое время жила в Париже (1895–1914) и выпустила книгу-альбом «Париж накануне войны в монотипиях Е.С. Кругликовой» – виды Парижа, набережные, кафе, бульвары и улочки, парижане, туристы, эмигранты. Реалистично, лирично, иронично. Кругликова вообще ненавидела всякий штамп, рутину, le ponsif, le pompier (шаблон, банальность). В своей квартире в Париже на рю Буассенад она устроила некий художественный русский центр, в котором бывали почти все русские знаменитости. В центре этих тусовок Елизавета Сергеевна – очень мужественная, некрасивая, но живая, добрая и заботливая женщина. Она «обладала даром все понять и все принять» (Лебедева-Остроумова).

В 1914 году Кругликова вернулась в Петроград, и парижская жизнь осталась только в воспоминаниях и рисунках…

Лично я не содержу салонов и не устраиваю приемов, но десертом готов угощать читателей. И что на десерт? Сатира и юмор. Десерт, приготовленный заранее.

Юмористам и сатирикам в изгнании было чуточку легче, чем их серьезным соотечественникам. Они могли отшутиться, отгородиться от эмигрантских проблем горькой шуткой, привычными колкостями в адрес судьбы и самих себя. Как это у них получалось? Попробуем кратко ответить, перебирая персональные досье, опять же строго по годам рождения.

Старейшей из когорты пересмешников в эмиграции оказалась Тэффи(1872, Петербург – 1952, Париж).

Надежда Александровна Лохвицкая писала под псевдонимом Тэффи. Не будем касаться ее творчества до революции, достаточно сказать, что в дореволюционной России слава Тэффи была огромна. Даже царь Николай II на вопрос, кого из современных писателей ему хотелось бы читать больше всего, решительно ответил: «Никого, кроме ее. Одну Тэффи». В 1910 году вышли два тома «Юмористических рассказов». Одна лишь цитата из рассказа «Отпуск»:

«…Потом сели обедать. Ели серьезно и долго. Говорили о какой-то курице, которую ели где-то с какими-то грибами. Иван Петрович злился. Изредка пытался заводить разговор о театре, литературе, городских новостях. Ему отвечали вскользь и снова возвращались к знакомой курице…»

Тэффи издала много иронических и веселых сборников: «Карусель», «Дым без огня», «Семь огней» и т. д.

Эмиграция не сломала Тэффи, но избежать острой ностальгии по родине ей не удалось. В 1920 году Тэффи покинула Россию. В одном из последних эссе, написанных в Одессе, можно прочесть:

«Увиденная утром струйка крови у ворот комиссариата перерезывает дорогу жизни навсегда. Перешагнуть через нее нельзя. Идти дальше нельзя. Можно повернуться и бежать».

Тэффи и «побежала» – через Константинополь и в Париж. На корабле, поглядывая на бесконечные волны Черного моря, Тэффи написала стихотворение, которое потом Вертинский включил в свой репертуар:

Тэффи обосновалась в Париже и там оставалась любимицей всего русского зарубежья, неунывающей и веселой. Одно из объявлений о ее вечере 1929 года:

«Н.А. Тэффи расскажет о счастливой, вызывающей всеобщую зависть жизни русской эмиграции». Ей удавалось удивительное сопряжение серьезного и комического, трагедии и анекдота. Публика любила ее.

“Смейся!” – говорили мне читатели. “Смейся! Это принесет нам деньги”, – говорили мне издатели… – и я смеялась».

Но смех этот был сквозь слезы, и как-то Тэффи призналась: «Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь… Вянет душа – душа, обращенная на восток. Думаем только о том, что теперь ТАМ. Интересуемся только тем, что приходит оттуда».

Хотя Тэффи называла эмигрантскую жизнь «загробной» и «жизнью над бездной», она все же скрывала свои печальные мысли и не лила горьких слез. Она продолжала острить и шутить, ибо, по выражению Зощенко, владела «тайной смеющихся слов».

Из воспоминаний Ирины Одоевцевой:

«Тэффи все же, как и полагается юмористке, была неврастенична, и даже очень неврастенична, хотя и старалась скрыть это. О себе и своих переживаниях она говорила редко и, по ее словам, “терпеть не могла интимничать”, ловко парируя шутками попытки “Залезть к ней в душу в калошах”.

– Почему в калошах? – удивленно спрашиваю я.

– Без калош не обойтись, – объясняет она. – Ведь душа-то моя насквозь промокла от невыплаканных слез, они все в ней остаются. Снаружи у меня смех, “великая сушь”, как было написано на старых барометрах, а внутри сплошное болото, не душа, а сплошное болото.

Я смеюсь. Но Тэффи даже не улыбается».

А как личная жизнь? С первым мужем, юристом Бунинским она разошлась в 28 лет, а далее поклонники, к которым она относилась весьма снисходительно.

– Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупейшие комплименты Н.Н.? Ведь он идиот! – возмущались ее друзья.