Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Первый рассказ Аверченко «Праведник» появился в «Журнале для всех» в 1904 году. Символично: Аверченко и стал писателем для всех. Его любил читать даже сам император Николай II. Весело. Свежо. Остроумно.

С 1908 по 1913 год Аверченко редактировал журнал «Сатирикон», а далее с 1918 года – «Новый Сатирикон». Своею штаб-квартирой сделал петербургский ресторан «Вена». «Сатирикон», по свидетельству Куприна, «в то смутное, неустойчивое, гиблое время был чудесной отдушиной, откуда лил свежий воздух». В каждом номере Аверченко печатал юмористические рассказы, фельетоны, театральные обозрения, сатирические миниатюры. Вел он раздел «Почтовый ящик». Вот как, к примеру, это выглядело:

«Ст. Грачево. Ки-мо-но. «Посылаю лучшее, что написал:

Откровенный смех и буффонадность стиля Аверченко позволили критикам назвать его русским Марком Твеном. В своих публикациях Аверченко бичевал замшелость общественных устоев России, мещанство с его ленью, жадностью и глупостью, с его стремлением выглядеть непременно красиво. «Утром, когда жена еще спит, я выхожу в столовую и пью с жениной теткой чай. Тетка – глупая, толстая женщина – держит чашку, отставив далеко мизинец правой руки, что кажется ей крайне изящным и светски изнеженным жестом…» (рассказ «День человеческий»).

Подчас издевательский смех Аверченко переходил в сатирический вопль. Вот что он писал о цензорах (да разве только о них?): «Какое-то безысходное царство свинцовых голов, медных лбов и чугунных мозгов. Расцвет русской металлургии».

Как выглядел Аверченко? Он был весьма плотным. Его мясистое лицо, спокойное, казавшееся неподвижным, редко озарялось улыбкой. Самые смешные вещи Аверченко говорил как бы небрежно, цедя сквозь зубы. Хохот стоит вокруг, вспоминал А. Дейч, а автор шутки невозмутим, и под очками чуть щурятся близорукие глаза.

Внешнее спокойствие и добродушие Аверченко улетучилось с революцией. Февраль вселил некоторые надежды. Октябрь погубил их окончательно. Сначала писатель пытался шутить: «Да черт с ним, с этим социализмом, которого никто не хочет, от которого все отворачиваются, как ребята от ложки касторового масла». Но вскоре стало уже не до шуток. В 1918-м «Новый Сатирикон» был закрыт, и писатель, спасаясь от ареста, уехал с белыми на юг. Он кипит и возмущается, центральная тема его послереволюционных публикаций – «За что они Россию так?» Аверченко даже обращается к Ленину: «Брат мой Ленин! Зачем нам это? Ведь все равно все идет вкривь и вкось и все недовольны».

И далее советует вождю:

«Сбросьте с себя все эти скучные, сухие обязанности, предоставьте их профессионалам, а сами сделайтесь таким же свободным, вольным человеком, такой же беззаботной птицей, как я… будем вместе гулять по теплым улицам, разглядывать свежие женские личики, любоваться львами, медведями, есть шашлыки в кавказских погребках и читать великого, мудрого Диккенса – этого доброго обывателя с улыбкой Бога на устах…»

Напрасно призывал Аверченко Ленина отказаться от сумасшедших революционных идей и стать частным человеком. Пришлось Аркадию Тимофеевичу покинуть Россию, устроенный вождями-болыневиками «кровавый балаган», и напоследок швырнуть новой власти свой сборник «Дюжина ножей в спину революции».

В номере «Правды» от 22 ноября 1921 года Владимир Ильич поместил отклик на аверченковскую книгу:

«Это – книжечка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции». Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные, и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки…»

А далее Ленин комментирует недовольные высказывания из книги Аверченко:

«“Что мы им сделали? Кому мы мешали..?” “Чем им мешало все это?..” “За что они Россию так?” Аркадию Аверченко не понять, за что. Рабочие и крестьяне понимают, видимо, без труда и не нуждаются в пояснениях».

И удивительна концовка ленинской публикации: «Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять».

Вот это ленинская прыть: поощрять. Может быть, просто Владимир Ильич понимал, что достать Аверченко в Париже уже нельзя и нет возможности отправить в подвалы ЧК, а отсюда и благородное великодушие за талант, хотя и с явной антисоветской направленностью.

Не следует забывать и «Приятельское письмо Ленину», которое написал Аверченко вождю мирового пролетариата сразу по прибытии в Константинополь, а прибыл он туда, кстати, в пароходном трюме на угольных мешках, спасаясь от неминуемой гибели, о чем он и сообщил в письме Владимиру Ильичу. «Здравствуй, голубчик! Ну как поживаешь? Все ли у тебя в добром здравии?..»

Конечно, это якобы частное письмо было опубликовано в эмигрантской прессе (неизвестно, прочитал ли его Ильич).

В письме Аверченко рассказывает, как его чудом не расстреляла «комендант Унечи – знаменитая курсистка товарищ Хайкина». Далее Аверченко вспоминает, как давно он знает Ленина, по Швейцарии еще, до той поры, как тот с балкона дома Кшесинской призвал: «Надо душить буржуазию! Грабь награбленное!» А итог революционного переворота вышел совсем не тот, на который рассчитывали.

«Ей-Богу, плюнь ты на это дело, – писал в письме Аверченко, – ведь сам видишь, что получилось: дрянь, грязь и безобразие.

Не нужно ли деньжат? Лир пять, десять могу сколотить, вышлю.

Хочешь, – приезжай ко мне, у меня отдохнешь, подлечишься, а там мы с тобой вместе какую-нибудь другую штуковину придумаем – поумнее твоего марксизма.

Ну, прощай, брат, кланяйся там! Поцелуй Троцкого, если не противно. Где летом на даче? Неужели в Кремле?

С коммунистическим приветом

Аркадий Аверченко.

Р. S. Если вздумаешь чиркнуть два слова, пиши: Париж, Елисейский дворец, Мильорану – для Аверченко».

Премиленькое письмецо. Надо сказать, что сегодняшний сатирик Александр Минкин явно не дотягивает в своих «Письмах президенту» до аверченковских высот юмора. Но не будем отвлекаться.

После «константинопольского зверинца» в июне 1922 года Аверченко поселился в Праге. Здесь он написал свои последние книги – «Рассказы циника» и роман «Шутка мецената». Бывший эстет, развлекатель, обличитель мещанства превратился в откровенного циника.

Незадолго до смерти Аверченко сетовал: «Какой я теперь русский писатель? Я печатаюсь главным образом по-чешски, по-немецки, по-румынски, по-болгарски, по-сербски, устраиваю вечера, выступаю в собственных пьесах, разъезжаю по Европе, как завзятый гастролер».

Как отмечал современник, Аверченко «болел смертельной тоской по России». Ностальгия перешла в настоящую болезнь сердца. Писатель скончался в пражской городской больнице, похоронен на Ольшанском кладбище.