Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

И началась подготовка к проведению конгресса. Со стороны Запада самыми видными и деятельными были Анри Барбюс, Андре Мальро (который принимал участие в работе Первого съезда советских писателей в 1934 году и заявил: «Культура – это не наследство. Культура – это не подчинение. Культура – это завоевание»). Просоветски настроенный писатель Андре Жид (в Москва дважды издавали его собрание сочинений) и Луи Арагон, порвавший благодаря Эльзе Трио-ле свои связи с сюрреалистами и откровенно симпатизирующий советской политике и литературе. Это главные фигуры.

А с советской стороны основными закоперщиками были: Илья Эренбург, который в середине 30-х годов умудрился стать центром круга французской левой интеллигенции; Михаил Кольцов, возглавлявший Иностранную комиссию Союза писателей. И партийный функционер Александр Щербаков, окончивший Институт красной профессуры и в дальнейшем поднявшийся до поста секретаря ЦК. Щербаков и был главным начальником советской делегации на конгрессе, хотя французы считали главным Эренбурга.

Парижский конгресс собрал писателей из 35 стран, но главными скрипачами были хозяева – французские писатели и советские «инженеры человеческих душ». Подготовка с нашей стороны велась тщательно и с обязательным согласованием самого вождя. Именно Сталин неожиданно решил не включать в состав советской делегации главного писателя страны, и которого очень ждали на Западе, – Максима Горького.

В ходе подготовки конгресса произошло два события: на праздновании 7 ноября побывал Анри Барбюс, объявивший, что пишет книгу о Сталине. А в декабре 1934 года в Ленинграде был убит Киров, его убийство стало сигналом к началу кампании массовых репрессий. Как успел шепнуть Бухарин Эренбургу: «Это очень темное дело».

Горький вначале был утвержден главой советской делегации, а потом вообще выпал из нее. Шолохов по каким-то своим причинам отказался участвовать в конгрессе, и туда вошли другие, малозначимые фигуры: Луппол, Тихонов, Караваева, Киршон, Лахути и т. д. Всем членам делегации пошили по одному летнему пальто, серому костюму и рекомендовали каждому сшить себе по второму (черному) костюму, но уже за свой счет. Рекомендаций было много, в том числе при звонках из Парижа в Москву пользоваться условными обозначениями в разговоре: Горький – Анатолий, Барбюс – Андрей, Эренбург – Валентин и т. д. Оно и понятно: кругом враги!.. Тем более что было известно, что сюрреалисты наметили сорвать работу конгресса.

Узнав о составе советской делегации, французы настаивали на включении в нее хорошо известных на Западе Бабеля и Пастернака. Пришлось их срочно включать в делегацию, хотя Пастернак категорически отказывался ехать в Париж и согласился скрепя сердце, когда позвонивший ему секретарь Сталина Поскребышев сказал, что это приказ и обсуждению не подлежит. Конгресс уже открылся, и туда отправились Бабель с Пастернаком. Возвратившись из Парижа, Исаак Бабель рассказывал, как всю дорогу туда Пастернак мучил его жалобами: «Я болен, я не хотел ехать, я не верю, что вопросы мира и культуры можно решать на конгрессах… Не хочу ехать, я болен, я не могу!» В Германии каким-то корреспондентам Борис Леонидович сказал, что «Россию может спасти только Бог». «Я замучился с ним, – говорил Бабель. – Путешествие мое с Пастернаком достойно комической поэмы».

А тем временем, пока Бабель с Пастернаком ехали на поезде в Париж, конгресс вовсю работал, а в перерывах гости знакомились с Парижем, а некоторых членов делегации интересовало совсем другое; например, украинский писатель и драматург Иван Микитенко, избранный в международное бюро борьбы против фашизма, заинтересовался фривольными журналами, о коих в Советском Союзе и помыслить было нельзя. Галактион Табидзе, по слухам, искал во французской столице наркотики, и т. д.

Наконец две советские знаменитости доехали до Парижа, и Борис Пастернак выступил на конгрессе. Эренбург и Кольцов помогали поэту подготовить речь, но Борис Леонидович отбросил заготовленный текст и сказал от себя, что, во-первых, он болен, а во-вторых, прочитал одно стихотворение, вызвавшее шквал оваций в зале. Кстати, Мальро представил Пастернака так: «Перед вами один из самых больших поэтов современности». Это было 25 июня. До Пастернака выступил Всеволод Иванов и сообщил, к удивлению собравшихся, что в Советском Союзе писатели много зарабатывают, имеют квартиры, дачи, машины… Это произвело на всех плохое впечатление: значит, куплены, значит, ангажированы, значит, служат власти… А когда вышел к трибуне Пастернак, то он по-детски оглядел всех и неожиданно сказал: «Поэзия… ее ищут повсюду… а находят в траве…» – раздались аплодисменты, а затем целая буря восторга.

Речь эта в советской прессе была опубликована частично, а главное опущено; а главное было то, что Пастернак призвал писателей: «Не организуйтесь! Организация – это смерть искусства. Важна только личная независимость. В 1789, 1848 и 1917 годах писателей не организовывали в защиту чего-либо. Умоляю вас – не организуйтесь!» С точки зрения власти, Борис Леонидович не сказал, а ляпнул совсем не то, что должен был заявить. В дальнейшем и это ему припомнили…

А лучше всех выступил Бабель: он речи не писал, сел за стол, надел очки и повел изумительную и живую и вместе с тем умную беседу по-французски…

Третий день конгресса – день провокации, как определила советская делегация: покончил с собой 35-летний писатель, сюрреалист Рене Кревель, открыв на кухне газ. Советские лица посчитали это провокацией, а Клаус Манн высказал иное об ушедшем: «Он совершил самоубийство, потому что страшился безумия. Он совершил самоубийство, потому что считал мир безумным…» Написанную речь Кревеля «Индивид и общество» прочитал на конгрессе Луи Арагон.

Заключительный день конгресса прошел 27 июня во дворце Трокадеро в присутствии более 5 тысяч человек. На банкете Щербаков выделил Андре Жида: «Особенно ценим мы и гордимся дружбой и любовью Андре Жида к Советскому Союзу» (затем эта «любовь» имела продолжение). Щербаков от имени правительства пригласил многих французских писателей посетить СССР.

Конгресс закончился, отзвуки от него остались, но практического результата он не имел. Были другие последствия. Анри Барбюс, как и предполагал, приехал в Москву, но там серьезно заболел и 30 августа 1935 года скончался. Подозрительная смерть. Мавр сделал свое дело?..

В 1935 году в Москве напечатали одну из самых слабых книг Эренбурга «Не переводя дыхания»: она пользовалась огромным успехом у советских критиков. Только вот эмигрант Михаил Осоргин сказал о ней правду: «Оренбург уже не просто пишет, он поет. Поет он лучшее, что есть в современной советской жизни, – работающую и жизнерадостную молодежь. Поет не соло, а в хоре. От его участия хор выигрывает; но скажу откровенно, мне было жаль потерять солиста, писателя с отчетливой, не всем слышимой индивидуальностью. Для перехода в хор нужно отказаться от очень многого, а научиться только пустякам. Этим пустякам Эренбург научился без труда» («Последние новости», Париж, 1 октября 1935 года).