Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Короче, свобода, равенство и братство. Да здравствует либерти! Да здравствует справедливость!..

«Не ошибся ли я с самого начала? – задал вопрос в книге Андре Жид. – В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение… На социальной лестнице, сверху и донизу реформированной, в самом лучшем положении наиболее низкие, раболепные, подлые. Те же, кто чуть-чуть приподнимается над общим уровнем, один за другим устраняются или высылаются…»

Хватит цитат, а то настойчиво лезут в голову параллели из сегодняшнего дня, а превращать книгу в памфлет – такой задачи у меня нет (ну прямо в рифму!)…

Распростимся с Андре Жидом… С Парижем. Боже мой, как давно я там не был!..

Ах, Egalite! Ах, LiberteL

Глубоко вздохнем и перейдем к следующей главе.

В Советском Союзе долгие годы насаждалась и буквально пестовалась легенда, будто советская литература – это великая литература, наследница русской классической литературы на новом революционном витке. И был придуман термин «социалистический реализм». А те писатели и поэты, которые эмигрировали, – это «белогвардейская литература», упадническая, гнилая, неинтересная. И на долгие годы были вычеркнуты из литературных списков Бунин, Бальмонт, Мережковский, Гиппиус, Вячеслав Иванов, Георгий Иванов, Шмелев, Ремизов и многие другие «не наши», чужаки, изгнанники. И только спустя десятилетия после войны и особенно в период гласности на родину вернулись имена писателей-э-мигрантов и начался процесс объединения разъединенных на два лагеря имен (такой же процесс шел в живописи, музыке, театре и других сферах искусства).

Но до сих пор не преодолена черта между теми, кто остался и воспевал Советскую страну и ее вождя, и теми, кто уехал и неодобрительно относился к Советскому строю. Несмотря на то, что книг эмигрантов-писателей издано множество и читатели могут познакомиться с целым потоком воспоминаний и мемуаров. Однако не все современные читатели приняли эмигрантов, предубежденность к ним, вбитая десятилетиями, осталась. И читатели-патриоты до сих пор ощущают белогвардейский душок в книгах уехавших и изгнанных литераторов.

Моя задача собрать как можно полнее писателей вместе – и тех, кто не покидал родину, и тех, кто оказался вне ее, и показать, как последним приходилось несладко на чужбине, но они достойно продолжали традиции великой русской литературы.

Классиков русского зарубежья я уже представил, настал черед второго ряда. Имена менее звонкие, но каждый из этого

ряда внес ощутимый вклад в русскую литературу. Их следует знать и помнить и ни в коем случае не вычеркивать из исторической памяти. И не будем уподобляться обывателю, о котором сказал Георгий Адамович: «Но, правда, жить и помнить скучно!»

Нет, не скучно! А интересно. Захватывающе. Жгуче интересно. Как писал еще один поэт-эмигрант Юрий Софиев:

Главное, чтобы сердца и души отвечали. Не молчали, не пребывали в пустоте, а помнили и сопереживали…

Итак, второй ряд. Имена расположены по хронологии годов рождений, от старших к младшим.

Николай Максимович Минский(Виленкин, 1856,село Глубокое Виленской губернии – 1937,Париж). Поэт, драматург, философ, публицист, переводчик.

Это написано Минским в 1887 году. Он – старейший эмигрант. В 1917 году ему было 62 года. А еще – старейший русский символист. Как отмечал Петр Пильский, «от него веяло некоторым высокомерием, колючей самовлюбленностью…». Минский «был маленький и невзрачный, но революционного огня в нем была бездна» (А. Кугель. Листья с дерева).

А теперь посмотрим, что я написал о Минском в книге «99 имен Серебряного века».

Один из патриархов декаданса, Минский прожил длинную жизнь – 82 с половиною года – и изведал многое – хвалу и хулу. Произведения Минского хвалили Гончаров, Тургенев и Надсон. По воспоминаниям современников, всякий передовой студент считал своим долгом иметь в своей библиотеке рукописный экземпляр запрещенной поэмы Минского «Гефсиманский сад» (1884). Поэма широко распространялась в списках. Сюжет стихотворения Минского «Последняя исповедь» послужил Илье Репину замыслом для создания картины «Отказ от исповеди».

Как поэт Минский был довольно популярен до появления Анненского, Бальмонта, Брюсова и Блока, затем сошел практически на нет, хотя на его стихи писали романсы Рубинштейн, Рахманинов и другие композиторы. Широкую популярность приобрел Минский как переводчик: переводил Гомера, Аристофана, Байрона, Шелли, Верлена, Флобера, Метерлинка. Еще Минский выступал как драматург, тут он славы не сыскал. И как философ – здесь он некоторый шум наделал.

Но главное – не его многогранность творчества, а шатания и метания в идейных и художественных установках и принципах. Как отмечал Айхенвальд, Минский «колебался от тем гражданской скорби к искусству модернизма и обратно». Это в поэзии. Но колебался он и в других сферах, за что его нещадно критиковали. Будучи евреем, Минский принял православие и, как вспоминал Г. Слиозберг, он «был писатель-еврей, но не еврейский писатель», то есть «будил чувства, обычные для всей интеллигенции». А уж его «бросок» в революцию вообще вызвал у многих современников шок. Это произошло в 1905 году, когда Минский был издателем-редактором газеты «Новая жизнь» и переживал увлечение революционными иллюзиями, чувствуя себя «ставленником пролетариата» (по выражению Александра Кугеля). Так, в своей газете в номере от 13 ноября Минский напечатал собственное стихотворение «Гимн рабочих»: