Алексей Кривоносов - Слово и мысль

Мы ещё долго будем барахтаться в непонимании ни природы языка, ни его взаимодействия с мышлением, пока не выйдем за пределы того феномена, который мы называем «языком». Современная теоретическая мысль всё с большей убедительностью подтверждает, что границы между данными понятиями, между языком и мышлением, размыты и условны, что настала пора их переструктуризации, переосмысления.

Но что же идеального в материи языка, в его знаках, устных и письменных? Без участия мозга в ней не сыщешь ничего идеального, это лишь природная материя. Идеальное в знаках — это «вынесенный» за пределы мозга и ассоциативно соотнесённый с материей данных знаков мыслительный процесс отражения мира в мозгу человека. Усвоение языка, понимание его в устной и письменной форме есть усвоение и понимание системы материальных языковых знаков, которые были, как пишет Маркс, «пересажены в человеческую голову и преобразованные в ней» в идеальное. В языкознании это идеальное обозначается термином смысл, значение, содержание, семантическое, логическое. Знакам ассоциативно «приписывается» именно идеальное, которое, может быть рождено только в мозгу и нигде более. В самой материи знаков нет ничего идеального, никакая материя, кроме живого мозга, не может продуцировать идеального. Но это идеальное прописано в знаке по общественному договору, условно, ассоциативно и, следовательно, неразрывно, но до тех пор, пока само общество не придаст этому знаку или иное, или дополнительное идеальное значение. Реципиент по звукам и буквам узнаёт в слове идеальный образ (понятие) соответствующего предмета, потому что на заре своей жизни он усвоил железное правило: сочетание именно этих звуков и букв ассоциируется с данным понятием, а оно — на уровне чувственного мышления преобразуется в наглядное представление об этом предмете. Материя слова не содержит в себе идеального и не порождает его, она лишь возбуждаетв мозгу слушающего (читающего) ту же идею, то же значение, понятие, на основе чего в мозгу принимающего возникает тот же или приблизительно тот же образ предмета и происходит взаимопонимание (хотя каждый человек в своём чувственном мышлении видит все предметы по своему).

Мозг так создан, что он воспринимает мир через органы чувств (чувственное мышление), но только с одним этим качеством мозга человек влачил бы своё счастливое существование на уровне животных. Человеку надо общаться, думать, работать, решать проблемы, а это значит — отражать вещи внешнего мира не так, как они ему представлены физически, как он их видит реально (они в мозг не могут войти в их естественной материи, а в мешке их не унесёшь и через них не будешь общаться, как описано в одном фантастическом рассказе), а как-то иначе. А иначе — только в форме их идеального представления и обобщения в мозгу, в виде идеальных логических понятий об этих вещах. Только в этом случае человек может манипулировать «реальными вещами», т.е. только понятиями о них, без обращения к самим вещам, и даже в их отсутствие здесь и сейчас, и даже в их нереальности вообще (черти, ведьмы).

Не затихает спор: отражено ли в языке мышление, идеальное, содержит ли язык в себе самомэто идеальное. Но ничто не может мыслить, кроме определённым образом организованной живой материи — мозга (в том числе и животных). В материи слов не содержатся значения, идеальные образы, она только ассоциативно указывает на это идеальное, находящееся в мозгу, и только если к этой материи прикоснётся мозг человека, вооружённый аналогичной знаковой системой. Классики марксизма справедливо считают, что ничто, кроме живого мозга не может мыслить. При этом они имеют в виду только тот процесс мышления, который продуцирует мысль и совершается только в нейронных клетках, не будучи вынесенным за пределы мозга в виде ассоциативных материальных знаков (звуков, букв). Но идеальное может быть «вынесено» из мозга, но не сам процесс работы нейронов, а лишь его продукция — мысль, идеальное, ассоциативно закодированное в материи знака. Это значит, что мозг через подчинённые ему органы речи связал жёсткой, постоянной, ассоциативной связью определённые идеи с определённой материей звуков и букв. Эти звуки и буквы становятся посредником между двумя мозгами (говорящего и слушающего, пишущего и читающего), и только мозг может дешифровать звуки, буквы точно так же (почти так же), как они замыслены отправителем.

Античное представление о языке в наше время в теоретическом языкознании мало сдвинулось с мёртвой точки. Почему? Ответ на этот вопрос есть. «Язык» как объект науки (и как в наивном сознании людей) есть то, что видно и слышно физически, материально. А так как за физическим, и неразрывно с ним, скрыто содержание, смысл, идеальное, то оно органически тоже включается в материю «языка», потому что, по общему мнению, пустые звуки ещё не язык. Следовательно, о «мышлении» забыли как о самостоятельном и независимом от «языка» явлении. Это происходит не только при эмпирическом анализе языков и их структур, что не приносит ему никакого вреда, но это вредит теоретическому языкознанию. Фактически очень удобно оперировать в языкознании термином «язык» в его народном (а также сегодняшнем «научном») понимании (точно так же, как Солнце всходит, Солнце заходит ), не вдумываясь в его сущность. А он, «язык», на самом деле не совсем то, что мы о нём думаем.

Языкознание — это наука, которая воюет со своими определениями и дефинициями. Достаточно взглянуть на определения фонемы, слова, предложения, текста, семантики, значения, языка, и т.д., и т.д., чтобы убедиться, насколько в языкознании всё запутано и нет почти никакой возможности понять, что есть что. Невозможность использования естественного языка в компьютерных системах базируется на том факте, что языкознание «не ориентировано на формализацию знаний о языке и, как предел формализации — на математизацию… Языкознание по сравнению с другими областями науки… имеет значительно меньший объём накопленных положительных знаний, т.е. неполнота информации о языке-объекте (особенно в области синтаксиса) является серьёзным препятствием». И далее: «… философы, как и лингвисты, пока не в состоянии достаточно ясно и конструктивно определить, что такое язык» [Карпов 2003:15].

Проблема новой теории языка назрела и никому не удастся отмахнуться от нее или пересидеть острую ситуацию в уголке какого-нибудь нового теоретического лингвистического здания. Правда, в этом лингвистическом уголке толпятся уже некоторые скороспелые лингвистические теории и теорийки и ждут своего бесславного конца. Созревшая ситуация в языкознании требует особой смелости мысли. Опасность состоит только в том, чтобы мы заранее сами себе не внушили, что «этого не может быть, потому что этого никогда не может быть». Элементы такого догматического, консервативного подхода особенно вредны при рассмотрении фундаментальной методологической проблемы — проблемы взаимодействия наук в исследовании сущности языка.